Анжела побрела дальше, вглубь лужайки. Ночь готовилась к завершению, но рассвет и не думал начинаться. Чёрные, скалообразные тучи вернулись, собираясь излить всё накопившееся на пустынный город. Анжела слышала, как на горизонте тихо подвывает ветер, предвестник скорого омовения.
«Рональд Ороско».
Рон. Вот где её непутёвый брат… Много лет прошло с тех пор, как он показал ей музыкальную шкатулку, в которой таилось волшебство. Много дней и много лет… Она так и не отдала ему злополучный апельсин. Кто знает, если бы она тогда сделала это, Рон до сих пор был бы с ней, а не провалился в ту бездонную дыру на полу отеля. Пусть не он сам, а его образ, созданный её измученным разумом…
У бетонной стены в конце лужайки расположились в ряд три новенькие могилы. Две из них зияли чёрными провалами, резко контрастирующими с травой цвета огня, но одна была только что насыпана свежей землёй. Анжела наклонилась над плитой и прочитала: «Эдди Домбровски». На краях высеченного имени висели крохотные сосульки.
Из крайней могилы тянуло запахом затхлой влаги, а на плите была аккуратно выгравировано: «Джеймс Сандерленд». А средняя могила… Она знала, чьё имя увидит на мраморе, до того, как различила надпись. Шум полыхающего огня и жара, которую источала глубокая дыра, говорили сами за себя.
«Анжела Ороско».
Минутой раньше Эдди, который прятался от собственных страхов в тюремной камере, прыгнул в уготованную для него могилу, заточив себя под землёй. Кладбище ждало новых жертв. Вода, огонь и лёд. Город развлекался, как мог. Наверное, подумала Анжела, это место берёт свою силу из страданий таких блудных, как она… людей, пришедших сюда в поисках надежды, но вместо этого потерявших её навсегда на туманных улицах.
Она подошла к краю могилы. Дна не было. Из-под ботинка оторвался кусок сырой земли и полетел вниз, во тьму. Могила невозмутимо поглотила её.
Ветер крепчал. Где-то у горизонта прогрохотал гром, но небеса оставались тёмными и безмолвными. Анжела стояла у края вырытой могилы, снова и снова перечитывая слова, красующиеся на белой поверхности мрамора.
Глава девятая
Она шла по коридору, который кренился вниз. Её окружали странные звуки – неясный шёпот, чьи-то вздохи, шипение и клокот пламени. Было темно. Впрочем, чего ещё ждать в склепе… Она ведь в своей могиле, так? Да, именно – прыгнула в яму, вырытую для неё, но вместо узкого вместилища гроба оказалась в этом коридоре. Жара опять накаливалась, удушая тело, заточенное под одеждой. Анжеле в какой-то момент захотелось скинуть с себя всю одежду и пойти дальше голышом.
Длинный, длинный коридор – узкий и вытянутый, как её кошмар. В конце была дверь, и Анжела не удивилась, увидев, что она вся заляпана кровью, как и пол возле неё. Воздух марлей колыхался возле раскалённой двери, делая её зыбкой и ненастоящей. Кровь алела нарисованными потёками. Анжела протянула руку и потянула за ручку. Ладонь испачкалась в тёплой жидкости.
Когда заиграла музыка, она заплакала. Плакала навзрыд, не пытаясь сдержаться, в то время как восхитительный мотивчик носился в воздухе, касаясь её промокших щёк. Здесь было сумрачно, но стены освещались неведомым оранжевым светом, пропитывающим каждый атом. Руки тоже приобрели в этом сиянии кирпичный оттенок.
– Энжи.
Она не отозвалась. Музыкальная шкатулка продолжала играть, и брат позвал её ещё раз:
– Энжи… Я здесь.
Она подняла голову. Рон стоял в противоположном углу, откуда доносилась музыка. Она не увидела его сразу – опять же, в углу было темно… а может, брата там и не было, когда она вошла.
– Смотри, – сказал Рон. – Смотри, я нашёл её.
Он поднял с пола коричневый деревянный ящик, источающий магию. Бережно подержал в руках и протянул Анжеле:
– Прелесть, правда?
– Рон… – она всхлипнула и вытерла слёзы. – Как ты здесь оказался?
– Я помню, как она сломалась, – он будто и не слышал её. – Просто открыл однажды утром, и она не заиграла. Я отнёс отцу починить, но он сказал, что такое чинить нельзя… Вот и всё. Мы выбросили шкатулку.
Он подошёл к ней. Лицо было серьёзным и грустным, и Анжела вдруг увидела, что брат ни капельки не изменился со времён детства. Тот же Рон, который мечтал объездить все штаты, потом податься в другие страны. Тот же Рон, который беззлобно смеялся над её привычкой ложиться в кровать с плюшевым медвежонком.
– Не надо, Рон, – Анжела невольно отстранилась от его любящего взгляда. – Я всё знаю, но… не могу вспомнить. Я думала, ты ушёл… вы оба ушли. Это не так, правда? Вы умерли. Скажи, Рон. Скажи правду.
Он закрыл шкатулку. Музыка оборвалась, и в сердце сразу стало пусто.
– Да, – печально сказал он.
Слёзы снова хлынули ручьём, и остановить их не было никакой возможности. Анжела пошатнулась на месте, хотя давно знала, что так оно и есть; свет лизнул глаза огненным бичом.
– Как это… случилось?
– Не стоит, Энжи. Не стоит вспоминать… Просто уходи и забудь всё. Ты должна уйти – если не хочешь, чтобы этот город победил… Ну же, Энжи.
Он попытался обнять её, но Анжела откинула его руку резким движением.
– Нет, – отрезала она. – Я убила отца, Рон. Я убила его. Понимаешь?
– Энжи… – голос преисполнен боли.
– Уже поздно убегать. Скажи мне.
Рон отступил назад, вглядываясь в глаза сестры, в её остановившиеся зрачки, потом обречённо кивнул.
– Хорошо, – сказал он. В голосе не было жизни.
Она проснулась посреди ночи от необычного ощущения – казалось, что на грудь положили что-то тяжёлое, мешающее дышать. Она выбиралась из власти сна долго, проталкивая сознание короткими толчками вверх, но даже когда Анжела окончательно проснулась и смогла разлепить веки, чувство сдавленности никуда не делось. Она приподнялась на локти, судорожно хватая ртом воздух. В окно проникало лунное сияние, и в его свете одинокий апельсин, приютившийся на подоконнике, мерцал, как призрак.
В воздухе что-то было. Что-то горькое, тягучее, отчего лёгкие морщились, как сдутые воздушные шарики. Анжела не сразу поняла, что это дым. А когда поняла, в первую очередь в голову пришла мысль, что папа и мама готовят на кухне барбекю. Летом они ездили на пикник и жарили румяные куски мяса, которые на огне превращались в изумительно вкусные бифштексы.
Но дым сгущался, и в голове замаячила смутная тревога – почему мама и папа делают бифштексы ночью? Почему ничего не сказали ей? Неужто хотят съесть их сами, или…
Она встала (пол был ещё холодный, мороз стрельнул от пяток до затылка) и подошла к двери спальни. Странный шум доносился из-за двери – сплошной нечёткий гул, будто у горизонта бегает стадо больших животных. В нерешительности почесав затылок, она распахнула дверь, и огонь расхохотался ей в лицо.
Гостиная пылала. Шторы на окне свернулись чёрными трубочками. Цветы на обоях плавились, когда пламя пожирало их лепестки. Большой лакированный шкаф треснул по бокам. Огонь стучался в стекло на передней стороне шкафа, чтобы добраться до хранящихся внутри книг. Анжела закричала. Крик утонул в гвалте огненной армии.
– Мама! Папа!
Комната родителей располагалась дальше… а в самой дальней спал Рон. Дым стал угольно-чёрным, разъедал глаза. Анжела бросилась в спальню родителей. Когда она преодолела половину пути, навстречу выскочил отец, одетый лишь в трусы – тогда ещё худой и подтянутый. Он замер, глядя на то, как огонь расширяет свою территорию… ровно до того момента, пока Анжела не подбежала к нему и не схватилась за мёртвой хваткой. Отец вздрогнул и посмотрел на неё.
– Пожар! – рявкнул он, заглянув в спальню. – Поднимайся, скорее! Я так и говорил, что если не выдёргивать этот чёртов телевизор на ночь…