Наш четвертый класс "Б" маршировал в сторону городского сада, где находился осоавиахимовский тир. Командовал нами деревенский парень, тяжело раненный на войне. Он был нашим военруком. У него не хватало куска черепа, и поэтому он носил на голове розовую целлулоидную чаплашку с
23
дырочками, похожую на дуршлаг. И мы, конечно, дали ему прозвище - простое и незамысловатое - "Контуженый". Класс наш делился на две группы - местных и эвакуированных из Москвы и Ленинграда. - Левой! Левой! - командовал Контуженый, помахивая полевой дерматиновой сумкой. Одет он был всегда одинаково - в кирзовые сапоги, вылинявшую гимнастерку и длинную солдатскую шинель, видавшую виды. На голове у него была надета ушанка из искусственного меха. - Запевай! - вдруг крикнул он. Это относилось ко мне. У меня тогда был пронзительный дискант.
До свида-анья, го-рода и ха-аты! Нас доро-ога дальняя зове-от! Молодые и смелые ребя-ата, На заре уходим мы в похо-од!.. - завизжал я что было мочи. Остальные подхватили:
Мы разве-ем вражеские ту-учи, Размете-ом преграды на пути-и! И врагу-у от смерти немину-учей, О-от своей могилы не уйти-и! .. 24
Контуженый улыбался. Прохожие с умилением глядели нам вслед. Навстречу, во главе с учительницей физкультуры Ниной Петровной, с лыжами на плечах, шли ребята из четвертого "А". Нина Петровна была высокая тучная блондинка с широко расставленными серыми глазами и вздернутым носом. Пока мы входили в калитку открытого тира с земляной насыпью позади дощатой стенки, на которую наклеивали мишени, Контуженый с невыразимой тоской, вызывающей издевательское хихиканье учеников, смотрел вслед Нине Петровне. Почувствовав на себе его взгляд, она обернулась, пожала плечами и, усмехнувшись, пошла дальше. - Контуженый! - крикнули из четвертого "А". - Тили-тили тесто! - присовокупил ктото из наших. - На месте-е! Стой! Раз, два! - зло скомандовал Контуженый. Все приставили ногу, кроме ленинградца Асафьева, дистрофичного длиннолицего подростка. Стоя на месте, он продолжал топать по
снегу огромными валенками. Валенки у него были разного цвета - один черный, а другой серый. Мы захохотали. Контуженый оскалился, махнул рукой и крикнул: - Стой! Стой, была команда. Оглох, что ли?! Асафьев перестал топать и посмотрел на военрука своими прозрачными глазами. На снегу лежало несколько матов. Старик в защитного цвета ватнике положил на каждый из них по мелкокалиберной винтовке и протянул военруку коробочку с патронами. Группа из пяти человек выстроилась спиной к матам, и Контуженый крикнул: - Кру... гом! Раз, два! Все повернулись лицом к расклеенным в пятидесяти метрах мишеням. Только Асафьев повернулся вокруг собственной оси и, вернувшись в прежнее положение, посмотрел в глаза военруку. - Кругом была команда! - сказал тот. - Я и повернулся кругом, - тихо ответил Асафьев. - Устав строевой службы проходил? Проходил или нет?! Асафьев пожал плечами и сказал: - Кругом по-русски означает кругом, именно то, что я и сделал. Поворот кругом, как мне кажется, означает поворот на 360 градусов... - Каких еще градусов?! Кажется ему! Крру... гом!!! Асафьев повернулся вокруг себя и снова оказался лицом к лицу с Контуженым. Снова все захохотали. Военрук побледнел, сжал кулаки и опустил голову. - На огневые позиции - марш! - сказал он тихо. Ребята стали укладываться на маты. Асафьев не трогался с места. - Я тебя за родителями отправлю... подойдя к нему вплотную, сказал Контуженый. - За какими родителями? - у мальчишки показались слезы. - За такими, какими надо! - Что за огневая позиция? Не понимаю... - еле слышно сказал Асафьев. - А ну, ложись на мат! - вдруг дернув шеей и побагровев заорал военрук. - Огневая позиция - это... это огневая позиция, понял?!
Асафьев лег на мат и взял винтовку. Военрук отвернулся. - Егоров! - вдруг вызвал он. - Здесь! - вскочив с мата, ответил Егоров. - А меня не интересует, что ты здесь. - А не интересует, так зачем же тогда вызываться - спросил Асафьев. Военрук и глазом не моргнул. - Ложись! - снова приказал он Егорову. - Положено говорить "я", а не "здесь", понял? - И выкрикнул снова: - Егоров! - Я! - снова вскочив на ноги, ответил Егоров. - Определи основные части мелкори... мельколь... винтовки ТОЗ номер 8. - Приклад... - НУ - Дуло... - Сам ты дуло. - А чего же тогда? Дуло... - упрямо повторил Егоров. - Дуло... - Какое же такое дуло? - А что же тогда такое дуло? - спросил я с места. - Дуло это дуло, понял? - А я и говорил, что дуло, - промямлил Егоров. Военрук только рукой махнул. Каждый получил по пять патронов. Я уперся локтями и стал целиться. Мушка прыгала, и черная мишень плавала за ней мутным пятном. Мы сделали по пять выстрелов. Контуженый снял со стенки мишени и подошел к нам. Внимательно просмотрев их, он поморщился, порвал все, кроме одной, в клочки и бросил на снег. Если бы на фронте мы вот так стреляли... - начал было он. - ...то вам бы не сделали дырку в голове, - спокойно закончил Асафьев. Ребята затихли. Контуженый вдруг улыбнулся. - Это точно... - Он расправил оставшуюся непорванной мишень и посмотрел на меня. - Молодчик! - похвалил он. - Сорок девять из пятидесяти возможных очков. - А вы - мазло, - пренебрежительно бросил он остальным. - Вот ты, ты куда стрелял? Я видел, думаешь, не видел? - обратился он к Репейкину, до ужаса рыжему малому. - Ты вверх стрелял! За это... за это знаешь, что тебе?..
25
- А чего я сделал? - пробормотал провинившийся. - Как это чего?! - Там ведь нет никого. - А если бы был? - Где? Там ведь деревья... - А если бы кто-нибудь залез на дерево? Мы посмотрели на верхушки голых берез с пустыми гнездами и захихикали. - Мазло... - ухмыльнулся военрук, вырвал у меня из рук малокалиберку, лихо выбросил затвором стреляную гильзу и перезарядил. Потом поднял голову, вскинул винтовку и выстрелил. На снег,трепыхаясь, упала подбитая галка Все в восхищении замерли. - Вот так... Понял? - удовлетворенно сказал он. Контуженый вынул из кармана шинели чуть смятые бумажки-мишени и пошел к стенке. Не ожидая команды "На огневые позиции - марш", я, дурашливо-разгоряченный похвалой, упал на маты и поэтому дальнейшее видел с уровня земли, отчего все показалось мне особенно неожиданным, опасным и нелепым. В руке Асафьева мелькнула темно-зеленая нарезная граната-"лимонка". Через секунду она была уже у кого-то другого... Казалось, что не ребята отнимали ее друг у друга, а она сама скачет, как живая, от одного к другому. Военрук скорее услышал или догадался, чем увидел, что происходит за его спиной. Он поймал взглядом гранату в тот момент, когда Асафьев сдернул с нее кольцо и сунул в руку анемичному Зыкину, который, пораженный испугом, сжимал ее изо всех сил, зачем-то прижав к животу. - Бросай! - надрывно, хрипло крикнул Контуженый и прыгнул в сторону, надеясь успеть вырвать у него "лимонку". Зыкин не бросил, а скорее выронил гранату, и она покатилась к стенке. - Ложись!!! В угол!!! На землю! - услышал я дикий крик военрука и почувствовал, как надо мной пронеслось его тело, задев лицо полой колючей шинели. Мгновение была тошнотворная темнота и лезущий в горло частый-частый стук сердца. Потом я услышал короткий, похожий на девичье хихиканье смех и открыл глаза. Во
26
енрук лежал, вдавившись телом в угол между стенкой с мишенями и землей. В его позе было такое напряжение, будто он не закрывал собой гранату, а душил кого-то живого и сильного. - Она же без запала, - тонким заикающимся голосом сказал Асафьев. - Разбираться надо. Ребята снова захихикали, нестройно и выжидательно. Контуженый приподнялся и посмотрел на Асафьева. От прыжка у него слетела шапка и целлулоидная чаплашка. Не без настороженного интереса ребята смотрели на розовую выемку за левым виском, где пульсировала нежная кожа. - А еще... пионер, - беззлобно сказал военрук и отвернулся, ища шапку. Было так тихо, что мы слышали каждый тяжелый и хрипящий вздох Контуженого. Говорили, что все легкие у него порезаны осколками. Асафьев поднялся, резко повернулся в своих нелепых валенках и направился в сторону выхода. Он шел по городу медленно, как человек, знающий цену затраченному на каждый шаг усилию. В канун Нового года в Юрьевце выпало столько снега, что по городу было почти невозможно ходить... По улицам в разных направлениях медленно двигались люди, неся на коромыслах ведра, полные черного пенистого пива. Асафьев с трудом расходился с ними на узких, протоптанных в снегу тропинках и не слышал, как они поздравляли друг друга с наступающим праздником. Никакого вина в продаже, конечно, не было, но зато в городе был пивной завод, и по праздникам жителям разрешалось покупать пиво в неограни- ченном количестве. Через некоторое время его силуэт мелькнул у ограды Симоновской церкви, что стояла посреди пологого холма. Асафьев карабкался к его вершине. Там он остановился - дальше подниматься было некуда. И незачем. В трудности этого подъема не было для него избавления от стыда и горя. В слезах, наполнявших его глаза, городок двоился и размывался. Дальше, за рекой, немногочисленные ориентиры заснеженной русской равнины отодвигались до неразличимости, и весь этот декабрьский предсумеречный мир казался Асафьеву сейчас долиной ожесточения, безвыходности и возмездия.