Что такое, по-вашему, русский характер? Его достоинства и недостатки? Какой Ваш любимый композитор? Почему?
Мать спрыгнула с подножки трамвая и побежала через улицу. Она была без плаща и через секунду вымокла насквозь. Подойдя к типографии, поправила мокрые волосы и вошла в проходную. Вахтер молча рассматривал ее пропуск. Мать нетерпеливо сказала: «Я спешу…» Вахтер хотел ей что-то возразить, но, взглянув на ее мокрое платье и осунувшееся лицо, сказал: «Да, дело, конечно, сейчас самое главное…» Через небольшой коридор она выбежала во внутренний двор. Дверь напротив, лестница на третий этаж, полуоткрытая дверь корректорской… И в пустой комнате — только Милочка, совсем молоденькая, блеклая, испуганно обернулась, когда мать вбежала в комнату.
— Что, Мария Николаевна?
— Где сводки, которые я сегодня вычитывала?
Мать бросилась к своему столу.
— Я не знаю… Я ведь только неделю… - почти прошептала Милочка, понимая, что что-то случилось. — Я сейчас…
И она выскочила из комнаты. Мать тщетно хваталась за стопки гранок, торопливо просматривала их и что-то говорила сама себе, беззвучно шевеля губами. В комнату вошла большая полная женщина. Из-за ее спины выглядывала Милочка.
— Маруся, что?.. Именно в утренних сводках?.. В собрании сочинений? — Женщина говорила густым, чуть охрипшим от волнения голосом и вдруг почти взвизгнула, но добро и как-то беззащитно-участливо: — Не нервничай!.. Маша!..
— Значит, они уже в работе, — почти спокойно сказала мать и потерла виски пальцами. — Я, наверное, опоздала.
— Конечно, уже с двенадцати часов печатают, — как большую радость сообщила Милочка.
Мать направилась к двери, но Елизавета Павловна остановила ее:
— Но это же не беда… Ты зря нервничаешь!
Потом эта могучая женщина распахнула перед матерью дверь и повторила:
— Не беда…
Они молча шли по пустому коридору, и неожиданно Милочка заплакала.
— Замолчи, идиотка! — мрачно сказала Елизавета Павловна и положила руку на плечо матери.
— Но ведь в таком издании… Это же такое издание, — бормотала идущая за ними Милочка.
— Ну и что? Какое такое особенное издание? Любое издание должно быть без опечаток! — резко сказала Елизавета Павловна.
— Любое издание, — как эхо повторила мать. Она первая вошла в цех и, быстро обогнав Елизавету Павловну и Милочку, направилась мимо станков в тот угол, где за конторкой сидел худой длиннолицый старик.
— Иван Гаврилович… — и не смогла говорить дальше. Вокруг собирались наборщики.
— Ну, — неожиданно вздохнув, спокойно сказал Иван Гаврилович, — ну что, сбилась с толку? Ну, сверил я твои ковырялки. Ну что, еще нашла ошибку? Ну и что страшного? Маруся?..
— Нет, страшного, конечно, ничего нет, мать старалась быть спокойной. — Я просто хочу посмотреть, может быть, я и ошиблась, то есть я не ошиблась…
— Вот именно, все по порядку, Маша, — вмешалась Елизавета Павловна и, обернувшись к собравшимся около них наборщикам, спросила: — Ну? Что случилось?..
Некоторые отошли, а кто-то сказал: — Случилось так уж случилось…
Услышав эти слова, мать окончательно потерялась.
Кадр из фильма. Иван Гаврилович — И. Гринько. Елизавета Павловна — А. Демидова. (иллюстрация)
— Иван Гаврилович, я хочу только сказать… спросить — они еще у вас или в работе?
— В печатном, — Иван Гаврилович не спеша поднялся. — Ладно, идем, уж больно все срочно, все срочно, все некогда…
— Я лучше сама схожу, одна, — сказала мать и быстро пошла к выходу. Ей казалось, что походка делает ее смелой и независимой. Но со стороны это выглядело иначе.
— Маруся, — негромко, но серьезно сказал Иван Гаврилович.
Мать остановилась.
— Вы думаете, я боюсь? — спросила мать.
— А я знаю, что не боишься, — спокойно ответил старик, — пусть другие боятся, пусть будет так — кто-то будет бояться, а кто-то будет работать…
Мать и Иван Гаврилович вошли в печатный цех, а Елизавета Павловна остановилась у входа. Иван Гаврилович остановил мать и, подойдя к невысокому, полному человеку в аккуратном, выглаженном халате, о чем-то спокойно спросил его. Тот пожал плечами. По движению Ивана Гавриловича можно было понять, что ему очень хотелось выругаться. Окинув взглядом огромный зал, он решительно направился к крайней, у самого окна, печатной машине. Мать оправила платье и, слегка нахмурившись, деловым шагом двинулась за ним. Мать просматривала правки. И вдруг неожиданно резко повернулась и, опустив голову, быстро пошла к выходу. Она шла долго, через весь этот зал, мимо огромных гремящих печатных машин, мимо мерно поднимающихся и опускающихся рам, выбрасывающих листы бумаги, все так же, не поднимая головы, быстро прошла мимо Елизаветы Павловны, мимо отступивших к стене наборщиков и, выйдя за дверь, бросилась по длинному коридору к корректорской. Стеклянная дверь со звоном захлопнулась за ней.
— Ну? — тихо спросила Елизавета Павловна, появляясь на пороге. — Ведь ничего не было? Всё в порядке?
И хотя мать ничего не ответила, по какому-то почти неуловимому ее движению Елизавета Павловна поняла, что действительно ничего не случилось.
— Тогда чего плачешь, дуреха? — говорила Елизавета Павловна, обняв мать за плечи, но говорить спокойно было трудно и ей. — Ну, не нервничай… Не нервничай… Не нервничай, — говорила она, размазывая слезы по своему толстому покрасневшему лицу.
Милочка заглянула было в корректорскую, но тут же исчезла за дверью.
— Нет, Лиза, это была бы просто дикая ошибка! Даже сказать неприлично, — засмеялась вдруг мать, хотя у нее лились слезы. — И чего это меня вдруг кольнуло… Я представляешь, даже убедила себя, как это набрано… Как оно выглядит, это слово…
И теперь уже смеялась Елизавета Павловна, они говорили одновременно, перебивая и не слушая друг друга, принимаясь то плакать, то смеяться. Отворилась дверь, вошел Иван Гаврилович и молча поставил на стол бутылку.
— Спирт… Тут немного, но все к делу. Ты же промокла вся насквозь. Посмотри, на кого похожа… Чучело…
— Господи, — вдруг, как бы опомнившись сказала мать, — я же совсем промокла.
Она подошла к окну, за которым бушевал ливень, и шум его сливался с мерным тяжелым рокотом машин огромной типографии, занимавшей в Замоскворечье целый квартал…
Мать. Я, пожалуй, пойду в душ. Где же гребенка?
Елизавета Павловна. Боже мой, ты знаешь, на кого ты сейчас похожа?
Мать. На кого?
Елизавета Павловна. На Марию Тимофеевну.
Мать. Какую Марию Тимофеевну?
Елизавета Павловна. На!
Мать. Что «на»?
Елизавета Павловна. Ну ты же гребенку ищешь? На!
Мать (нервничая). Слушай, ты можешь наконец, нормально? Какую Марию Тимофеевну?
Елизавета Павловна. Ну была такая Мария Тимофеевна Лебядкина. Сестра капитана Лебядкина, жена Николая Всеволодовича Ставрогина.
Мать. При чем тут все это?
Елизавета Павловна. Нет, я просто хочу сказать, что ты поразительно похожа на, Лебядкину.
Мать (обиженно). Ну хорошо, допустим А чем же именно я на нее похожа?
Елизавета Павловна. Нет, все-таки Федор Михайлович… Что бы ты тут ни говорила…