Теперь миллионы зрителей увидят, как доставленные особым транспортом спецы приведут приговоры в исполнение. Этих «исполнителей» так и тянет назвать палачами, их лица скрыты кожаными капюшонами, а фигуры прячутся под бесформенной мешковиной. Сладенькая певица-ведущая сообщает, что к маскировке пришлось прибегнуть в целях безопасности. Чтобы обезопасить исполнителей от возможного гнева родственников будущих жертв. Хотя какие же это жертвы, смеется рокерша, если гребут столько нехилого бабла. Она так и выражается на всю страну…
Впрочем, по той ловкости, с которой мужчины управляются с беззащитными жертвами, можно предположить немалый опыт в подобной деятельности.
Участников не зря привезли на первый тур связанными; кто-то из женщин, вытянувших «черную метку», сразу начинает плакать и отбиваться. Она вопит, что передумала, чтобы ее немедленно отпустили, что ее проигрыш был нарочно подстроен…
Один из мужчин в капюшоне коротко бьет пальцем в живот. Женщина падает в грязь и скулит, подтянув колени к животу. Камера очень близко показывает остальных членов команды. Они не вытянули «черных меток», но выглядят не лучшим образом. Их побледневшие лица заливает пот, хотя на свалке ночь; они озираются, силясь что-то разглядеть из-под плотных повязок.
Все сделано потрясающе; мы забыли о пиве и чипсах. Мы переглядываемся и спрашиваем друг друга, правда это или лажа. Но наверняка никто из миллионов зрителей не может сейчас ответить на этот вопрос.
— В этом главная фишка, — хохочет с экрана солистка группы «Утренний инцест». — Мы предупреждали вас, два месяца мы вас предупреждали, что никто и никогда не сможет угадать, правда это или розыгрыш. Сказать по секрету — то, что вы увидите, будет здорово смахивать на правду, но тогда нас попросту закроют и посадят за решетку! А я не хочу за решетку, я там уже была, и там дерьмово, скажу я вам! Так что, девочки и мальчики, проще считать, что вы смотрите полную лажу, вроде рестлинга… А теперь задумайтесь, какого черта эту невинную лажу запретили к показу? Ха-ха…
Реклама систем безопасности, реклама новой модели шокера. Вспыхивают десятки прожекторов. Захламленный пейзаж, железнодорожные ветки пром-зоны, чайки гнездятся в окнах цехов. Поваленные строительные краны, замершие заводские котельные, продавленные крыши, пустые дыры окон, крысиные норы. Можно долго спорить, в каком из городов России начались съемки. Их слишком много, городов, где жители никуда не уходили, а просто кончились.
Женщину, пожелавшую выйти из игры, два амбала волокут к машине. Восторженному зрителю обещано, что эту неуравновешенную особу первой опустят в емкость с цементом. Команде будет нелегко ее найти и спасти.
— Мы будем реанимировать своими силами, чуваки! Никаких там дефибрилляторов и искусственных почек!
Кого успеем, того спасем. Если найдем, конечно!
Смех осветителей, смех операторов, разбегающихся по вертолетам. С игроков снимают повязки. Звучит мазурка. Игра началась…
…Кажется, Коко о чем-то меня спрашивала или опять сказала какую-то гадость о Ксане. Я не расслышал, я просто не желаю слушать подобные бредни. С кем бы Ксана ни была, чем бы ни занималась, это только мое дело! «Бюро добрых услуг» госпожи Фор имеет отменную репутацию, особенно когда требуется разыскать человека и нежелательно поручать этот поиск силовикам. Я хочу сказать Коко, что уважаю ее старание, но тут она открывает дверь и выходит из машины. Снаружи идет дождь, на мокром асфальте растекаются два раздавленных томата. Очевидно, целили в нас, но произошел недолет.
Коко щелкает зажигалкой, закуривает и присаживается вплотную к границе света, падающего из салона. Она собралась пописать на улице.
Я застываю с распахнутым ртом. Слишком быстро все произошло, и слишком часто пассия Марианны ставит меня в тупик. Дверца в «бентли» уезжает вверх, ощущение батискафа на морском дне только усиливается. Полукруглая черная дыра между меховых накидок и переливчатого бархата сидений.
В салон врывается сложная смесь запахов; тут и вонь гниющей помойки, и аромат топящейся неподалеку бани, и скошенная сочная трава, и навоз, и горелая пластмасса…
Коко хихикает снаружи. Не то ее забавляет мой ошалевший вид, не то разрозненные кучки пьяных аборигенов, снующих за обочиной. Похоже, ее спектакль удался на славу, ничего более оскорбительного для метателей тухлых помидоров белокурая фурия придумать не могла. В другой раз я, пожалуй, восхитился бы ее отвагой, но не сейчас. Чувство опасности, не оставлявшее меня с момента приземления в «потерянной деревне», достигает максимума. Холодные капли дождя врываются в салон, хлещут меня по лицу. Где-то в подводной дали перемигиваются тусклые лампочки в окнах избушек и тлеет сигарета Коко; кажется, эта ненормальная напевает.
Она возвращается, как ни в чем не бывало, и «бентли» резко берет с места. Так резко, что на меня выплескивается минералка из стаканчика на столе. На том месте, где мы только что стояли, происходит вспышка, и слышен негромкий сухой хлопок. Можно представить себе, как шарахнуло на самом деле! Кто-то из доброжелательных селян не поленился выстрелить по нам из гранатомета или из чего-то в этом роде. Скорее всего, самодельное устройство. Если бы алкаши пальнули пятью секундами раньше, Гирину пришлось бы нанимать нового дознавателя. На потолочных скринах я вижу несущегося по шоссе леопарда, могучие лопатки ходят как жернова в пульсирующем свете фонарей. Оказывается, «стрекозы» сопровождали машину госпожи Фор с самого начала, только я не умею ими управлять. Коко поднимает одну из камер на десятиметровую высоту. «Бентли» шпарит с бешеной скоростью, полминуты спустя прямо по курсу возникает россыпь огней, это трехуровневая развязка второго грузового кольца. Мы притормаживаем у блокпоста, минуем шлагбаум и начинаем плавный подъем по рельсу.
Коко хохочет. Она валится на ковер, зажимая между ног салфетку, и хохочет.
Мне вдруг приходит в голову, что если бы не Ксана, эта сумасшедшая девка могла бы мне понравиться. В чем-то она похожа на мою жену, такая же безумная и такая же театралка в минуты риска. Ее веселье невольно заражает и меня, не могу сдержать улыбки.
— Ты расслабился, котик? Ты уже не дуешься на меня?..
…Команда «Оранжевых реаниматоров». Четверо, кому достались черные метки. Первый — совсем молодой парнишка. Почти наш ровесник. Делает вид, что совсем не боится, крепится изо всех сил, но когда видит, что его ждет, начинает плакать.
Наезд камеры крупным планом. Слезки по щекам, зрачок во весь глаз, пот стекает по виску. В те годы только начинали использовать автономные «стрекозы», к каждой камере полагался оператор, и наверняка он здорово мешал актерам расслабиться. Нынешних героев фильмов окружает плотный рой почти невидимых камер последнего поколения, управляемых с центрального поста, который может находиться за тысячу километров. По сути дела, на натурных съемках, кроме самих актеров и гримеров, никто и не нужен. Но реалити навсегда останется жанром, требующим особого, творческого подхода. Человеческий фактор решает почти все, зритель должен чувствовать, какой гигантский коллектив пахал, чтобы ему было вкусно нежиться в мягком кресле…
Исполнители подвешивают парня вниз головой над газоотводным колодцем метро. Семьдесят метров глубины, совершенно не важно, что там, внизу, в давно заброшенной шахте. Мальчика упаковывают довольно жестко, но не грубо. Ему не больно, руки стянуты эластичными веревками, ноги продеты в кожаный «капкан». Рот не затыкают, все равно обладатель черной метки не сможет голосом привлечь свою команду. Любые крики заглушает постоянный шум падающей воды, где-то неподалеку насосная станция. Трос переброшен через лебедку и закреплен на старом, как мир, устройстве под названием «бомба замедленного действия».
Исполнитель нажимает кнопку и показывает большой палец в кожаной краге. На циферблате начинают мигать цифры обратного отсчета. Если спустя сто пятьдесят минут компаньоны из команды не найдут друга и не развернут кран-балку, то раскаленная струна перережет трос, и «оранжевые» понесут первую потерю.