Первое впечатление – это все. Я хотел, чтобы с первыми же новостями об аресте Стэнли Рота зритель узнал вовсе не о поимке настоящего убийцы, но о заключении под стражу невиновного человека.
– Надо же, они не сменили замо́к, – заметила Джули, когда мы вошли в офис.
До кабинета Джули Эванс нам пришлось пройти через три двери – все на втором этаже здания, где располагались высшие руководители. Та, через которую вошли мы, вела прямиком в холл. На двери из натурального дерева не нашлось места для таблички. Любой, кому была назначена встреча, шел по коридору до следующей полупрозрачной двери с «морозным» узором на стекле, на которой в золоте значились ее имя и должность: ответственный помощник Стэнли Рота. Еще одна дверь соединяла ее кабинет с офисом директора и собственно главы студии. Дверь оказалась закрыта. Тишина, царившая в устланном толстыми коврами офисе Джули, свидетельствовала, что дверь открывалась, лишь когда он сам хотел войти в ее кабинет.
– У нас примерно час времени, – сказала Джули, взглянув на часы цилиндрической формы, висевшие напротив стеклянного стола.
Стол она использовала в качестве письменного. В нем не было предусмотрено ни ящиков, ни места, куда ставят папки с бумагами. Единственное, что располагалось на его поверхности, – телефонный аппарат, ручка с золотым пером и позолоченный карандаш. Подняв трубку, Джули шепнула несколько слов. Через минуту дверь открылась, и в кабинет вошла хорошо одетая женщина с седеющими волосами и в очках с толстыми стеклами. Она принесла с собой несколько черных пластиковых папок, решительно водрузив ношу на стеклянный стол.
– В этих папках – все материалы о Мэри Маргарет Флендерс, что есть на студии, – пояснила Джули. Сложив папки правильной стопкой, она взяла их и встала со своего места. – Стэнли говорил, что вы должны работать в его кабинете.
Джули открыла дверь и пропустила меня внутрь. Складывая папки на стол Рота, она украдкой скосила взгляд в мою сторону, явно рассчитывая увидеть реакцию.
Я никогда не видел ничего подобного.
В комнате футов сорок на двадцать пять все было белым. Не только стены, потолок и что-то из мебели – все. Рабочий стол и кресло. Мягкий ковер с толстым ворсом, лежавший от стены до стены. Камин и кирпичи, которыми он был выложен. Два стоявших рядом диванчика. Лампы. Занавески. Жалюзи. Белыми оказались даже ручка и карандаш у переднего края стола.
– Стэнли – традиционалист. Все в белом… Похожий кабинет имел Сэмюэл Голдвин. Бывает и хуже. Дэвид Селзник сделал все зеленым, кстати, не самого приятного оттенка. – Направляясь к двери в свой кабинет, она добавила: – И не только кабинет: в тот же цвет выкрасили его машину. Верите?
– И эти люди создали фильмы, которые мне так нравились… – Я сокрушенно помотал головой.
– Не правда ли, обескураживает? – примирительно улыбнулась Джули.
Из папок я не вычитал ничего особенно полезного о личности Мэри Маргарет Флендерс. Ничего, кроме фактов и так известных любому, кто когда-нибудь смотрел фильмы с ее участием или читал газетные сплетни. Всего несколько десятков фотографий, сделанных за годы съемок, и бесконечные пресс-релизы, посвященные раскрутке очередной картины. И разумеется, копии всех контрактов, заключенных с актрисой на студии «Блу зефир».
Я был в кабинете уже полчаса или около того, когда дверь отворилась. Нет, не дверь из смежного кабинета Джули Эванс, а другая, располагавшаяся напротив. На меня пристально взирал человек с маленькими черными глазками в коричневом двубортном костюме. Человек невысокого роста – футов пять или меньше того. Он смотрел так, будто я совершил какой-то непростительный проступок.
Поднимаясь с кресла, я сказал:
– Мистера Рота здесь нет. Меня зовут Джозеф Антонелли. Чем могу помочь?
Человек уставился на меня с новым интересом – так, словно мои слова задели его еще сильнее. Развернувшись на пятках, он вышел, хлопнув дверью. Я продолжил чтение. Прошло еще тридцать минут. Когда неожиданно вошла Джули, я почти закончил.
– Нам пора, – сказала она, напомнив о встрече, назначенной в доме Льюиса Гриффина, и о дорожных пробках.
Кивнув, я перевернул последнюю страницу.
– Здесь контракт на картину, которую не сняли, – сказал я, закрывая папку.
– Не закончили. Не знаю, почему так произошло, – ответила Джули, забирая материалы, чтобы отнести их в свой кабинет. Остановившись, она добавила: – Оставалось отснять всего несколько сцен с Мэри Маргарет. Или их снимут – уж не знаю как, – или пленка отправится в корзину. Это станет настоящей катастрофой. Картина и так превысила смету, а ведь бюджет составлял сто миллионов.
Когда сзади закрылась дверь кабинета Стэнли Рота, Джули сказала:
– Возможно, решение найдется сегодня вечером. Если нас не пристрелят за то, что мы устроили для прессы.
5
Дом, в котором жил Льюис Гриффин, оказался одним из первых строений, возникших на месте того, что когда-то было птицефермой и превратилось со временем в Малхолланд-драйв. Актер, тогдашняя звезда немого кино, купил землю незадолго до Великой депрессии. Вложив средства в строительство дома, как оказалось, удачно, он выстроил особняк в стиле Тюдоров. Предполагалось, что это будет напоминать ему о годах юности, прошедших в Англии. То, что актер родился в Бруклине и когда-то носил труднопроизносимое словацкое имя, было забыто давно и, возможно, даже им самим. Карьера постепенно сошла на нет, оставив актера в странном и полном горечи состоянии. Он не покидал свое жилище и почти никогда не трезвел. Однажды, в самом конце тридцатых – то ли в тридцать восьмом, то ли в тридцать девятом году, – когда бывший актер крутил один из любимых фильмов у себя дома, целлулоидная пленка вспыхнула. Возможно, от непогашенной сигареты, оставленной в пепельнице рядом с проектором. Дом полностью выгорел, а обугленные останки актера, слишком завороженного собственной игрой или слишком пьяного, чтобы спастись бегством, нашли в кресле перед экраном.
Остатки дома стояли на своем месте все долгие годы войны. Три почерневшие, жутковато выглядевшие трубы высоко торчали над кучами мусора, перекрученной арматуры, серого кирпича и битого, оправленного в свинец стекла. В 1946 году участок купил промышленник, получивший от флота миллионы на разработку скоростных истребителей, но до конца войны так и не построивший ни одного самолета. На месте старого дома в стиле Тюдоров выросла новая испанская вилла.
Когда новый хозяин сорок лет спустя скончался, пережив трех жен и несчетную череду любовниц, дом забросили. За густыми зарослями бугенвиллеи стояли покрытые трещинами стены. В те несколько дождливых дней, что случались каждый год, через дыры от выбитой из крыши черепицы на пол лилась вода. В конце концов дом начал создавать ненавязчивое впечатление седой старины – так что его вполне могли принять за постройку, возведенную одним из тех испанских грандов, что изначально разделили между собой Калифорнию.
Льюису Гриффину не было дела до старины, и дом казался ему слишком маленьким. По наущению жены, известной своими амбициями, Гриффин стал коллекционировать предметы искусства, хотя ни он, ни его жена совершенно в этом не разбирались. Благодаря огромным вложениям мужа миссис Гриффин вошла в правление музея современного искусства. Благодаря настойчивости и энтузиазму, с которым жена вращалась в обществе, Льюис Гриффин начал скупать картины любых художников, имевших достаточно мозгов, чтобы вовремя назвать свои работы «постимпрессионизмом».
Сломав выстроенную сорок лет назад испанскую виллу, Гриффины возвели на ее месте модернистскую постройку из стекла, с пятнадцатифутовыми потолками и бесчисленными коридорами, температура в которых поддерживалась автоматически. Через три месяца после окончания строительства дом сошел с фундамента и был полностью разрушен землетрясением. Коллекция почти не пострадала – если не считать осевшего на картинах слоя пыли.