– Если его убьют, – сказала она, заливаясь слезами, – ему будет больно; он не сможет больше ни притворяться мертвым, ни вставать на задние лапы, ни бить в барабан.
– Черт возьми! – воскликнул мой хозяин, – девчонка подала мне хорошую мысль; кажется, мы спасены. Когда мы были богаты, наш Заяц музицировал ради нашего и своего удовольствия; теперь он займется этим ради денег.
Хозяин оказался прав. Они были спасены, и, на мое горе, спасителем их стал я. С того дня я, и никто иной, своим трудом кормил Человеческое семейство: Мужчину, Женщину и Ребенка.
«Но кого же я теперь буду приветствовать барабанным боем? – недоумевал я. – Неужели после всего, что произошло, кто-то поселился в Тюильри?» Позже я выяснил, что в прежнем моем жилище все осталось по-прежнему, сменился только король, великосветская же публика продолжает прогуливаться по аллеям, а дети – играть с золотыми рыбками.
Вечером того же дня я узнал свою участь: мне не суждено было воротиться в королевскую мансарду. Хозяин мой сколотил четыре доски, обтянул их серым сукном и устроил на Елисейских Полях небольшой балаган; на этих-то подмостках между небом и землей я, Зверь, рожденный свободным, гражданин просторного леса Рамбуйе, был вынужден выставлять себя на потеху Людям, моим гонителям, забыв о гордости, робости и здоровье.
До сих пор помню наставление, которое дал мне хозяин за несколько мгновений до моего дебюта на этом нелегком поприще.
«Благодари Небо, – сказал он, – за то, что оно не только вложило в твою голову ум, каким награждает далеко не всех Зайцев, но и дало тебе такого хозяина, как я. Я долго предоставлял тебе стол и кров совершенно даром; настал час, когда ты можешь доказать всему свету, что для Зайцев признательность – не пустой звук. Прежде ты был простым крестьянином, нынче стал цивилизованным Зверем и можешь гордиться тем, что первым из Зайцев сделался ученым! Умения, какие ты в лучшие времена приобрел, благодаря моей предусмотрительности, исключительно для собственного удовольствия, ты сможешь теперь пустить в ход со славой и пользой для нас обоих. У Людей принято, чтобы рано или поздно всякий получал прибыль от своего бескорыстия, и это очень справедливо. Итак, запомни: с нынешнего дня у нас с тобой общие интересы; публика, перед которой ты будешь выступать, – это публика французская, славящаяся во всем мире своей требовательностью и безупречным вкусом, и неуспех твой будет тем более непростителен, что, дабы его избежать, ты обязан делать лишь одно – всем нравиться. Имей в виду, что твоя роль в обществе – роль очень значительная и что забавлять великий народ – прекрасная миссия. Пока суд да дело, забудь имя Карла Х; сегодня заработать на пропитание можно лишь ценою некоторой неблагодарности! Поэтому не зевай! Прошла пора, когда можно было колотить в барабан по любому поводу; в политике мелких ошибок не бывает: всякая путаница здесь равносильна преступлению. Исполняй как следует свою роль, а я буду собирать плату со зрителей. Миллионов нам не заработать, но мы люди не гордые».
«Ну и ну! – подумал я. – Какая восхитительная тирада, какое удивительное объяснение. Мой тиран либо очень наивен, либо очень нагл. Послушать его, так я умолял его похитить меня, разлучить с моими возлюбленными лугами, научить ломать комедию и сделать несчастнейшим из Зайцев. Он, кажется, полагает, что я должен быть ему бесконечно благодарен за все те случаи, когда он не убил меня лишь потому, что ему приятнее и полезнее было сохранить мне жизнь?»
Мой новый хозяин был мелкий министерский чиновник, добрый, молчаливый и скромный, а следовательно, очень бедный
Хотя я вступил на мое новое поприще с волнением, естественным для начинающего артиста, дебют мой оказался блестящим. Посмотреть на меня желал весь Париж. Репертуар мой расширился беспредельно: три года подряд я выбивал дробь в честь Политехнической школы, Луи-Филиппа, Лафайета, Лаффита, девятнадцати министров, Польши и – неизменно – в честь Наполеона… Великого[182].
Сын во всем был точной копией отца
Я выучился – запишите, любезная Сорока, это исторический факт – я выучился стрелять из пистолета[183].
Со второго выстрела я привык к боевой жизни.
182
Заяц, барабанящий по разным политическим поводам, появлялся в нравоописательной литературе и прежде. Так, в очерке А. Помье «Шарлатаны и жонглеры», опубликованном в 1831 году во втором томе коллективного сборника «Париж, или Книга Ста и одного автора», среди уличных «артистов» описан ученый заяц, который умеет выбивать дробь на бубне и стрелять из пистолета, причем охотно делает это в честь французского народа и решительно отказывается показывать свое умение в честь консервативного министра Полиньяка (см. примеч. 64), но иногда ошибается, к негодованию хозяина и публики, потому что в революционные времена разрешенные и запрещенные темы сменяются слишком часто и бедный заячий мозг не может этого постичь. Это короткое упоминание у Сталя развернуто в сюжет. В число героев, прославляемых Зайцем, входят «звезды» политической жизни начала Июльской монархии: студенты Политехнической школы принимали активнейшее участие в революции, которая произошла в Париже 27–29 июля 1830 года; Луи-Филиппа эта революция возвела на престол; Жильбер дю Мотье, маркиз де Лафайет (1757–1834) был одним из тех либеральных политиков, которые в конце июля 1830 года способствовали падению старшей ветви Бурбонов и воцарению Луи-Филиппа; с августа по декабрь 1830 года он командовал парижской национальной гвардией и был чрезвычайно популярен в народе; Жак Лаффит (1767–1844) – банкир либеральных взглядов, активный участник Июльской революции, со 2 ноября 1830 по 13 марта 1831 года был председателем кабинета министров и министром финансов. Девятнадцать министров – члены кабинетов, после Июльской революции сменявшихся очень быстро (порой по прошествии недели). Польша, в которой в конце ноября 1830 года вспыхнуло восстание против российского господства и которая в сентябре 1831 года потерпела окончательное поражение от российской армии, была в «июльской» Франции предметом живого сочувствия; польские события обсуждались не только в газетах, но и в толпе, так что известие о занятии Варшавы русскими вызвало в Париже четырехдневные беспорядки. Наконец, фигура Наполеона, который не утратил во Франции популярности даже в эпоху Реставрации, после 1830 года стала особенно востребована в простом народе; спектакли, посвященные его деяниям, шли в парижских театрах и в Олимпийском цирке.