Чего хотелось мне тогда? Пять дней в неделю я думал о легком способе самоубийства, два утешался мыслями о Тане… Да, Богу угодно было послать мне восемнадцать лет нечеловеческих мук, но тогда я об этом еще не знал. Ах, Витя, Витя! Если бы ты знал, на чью смерть копил ты эти проклятые деньги, если бы ты знал!
Купив через вольняшек бутылку водки, он выпил ее вместе с одним парнишкой, который, видимо, просто располагал его к себе. Пайка хлеба, луковица и треть пачки маргарина на закуску — вот и весь день рождения. Больше года он не пробовал водки, я знаю это совершенно точно потому, что несколько раз вечерами беседовал с ним и кое-что ненавязчиво выпытал. Я имел намерения со временем приблизить его к себе, поддержать морально и материально, что и так, по сути, делал уже, но и не борщил особо, давая понять, почувствовать ему, что тюрьма не мёд и легко в ней ничего не даётся. Нет, я не имел ни единой корыстной мысли, Бог мне судья! Я видел в нём себя, и этим всё сказано.
Да, я мог купить ему не одну, а три бутылки водки, я мог «увязать» с бригадиром, и его отпустили бы с работы на целый день, но я даже не знал, что вчера ему исполнилось двадцать лет! Я этого не знал.
Молчун, он неохотно рассказывал о себе, держал все внутри, горел и страдал один. Только глаза говорили мне об этом страшном невидимом огне, силу которого познал и я.
Витя быстро опьянел и, подойдя к бригадиру, попросил того поставить его на другое рабочее место, всего на два часа, пока не выветрится дурман.
Бугор без особого удовольствия выслушал Витину просьбу и счёл себя обиженным и обделенным каким-то сопляком. Его, Васю Клыча, обошли! Авторитеты и солидные приглашали, а этот…
Я ни в чем не виню Клыча, нет. Я не виню его потому, что хорошо, слишком хорошо знаю, что сделало его таким. Знаю, что значат двадцать девять лет лагерей — советских, людоедских, лагерей смерти. Я не виню его еще и потому, что вся планета веками и тысячелетиями кого-то обвиняла и клеймила, казнила и загоняла в тюрьмы и подвалы, а их все не убывало и не убывало. На смену одним приходили другие, и все начиналось сначала.
И только один Христос… Один Христос возлюбил убийц своих и простил их до казни, еще до нее! Что хотел сказать Он людям, что? Не то ли, что любить и прощать надо тех, кого по жизни земной невыносимо и немыслимо любить, кого и Он, быть может, не сумел бы переделать в течение одной человеческой жизни. Может быть, Он хотел сказать всем, что святые, чистые и тихие и так дойдут до Царствия Небесного, что только любовью и прощением возможно явить мир и дать начало Света убийцам, насильникам и лжецам?!
Сложно ли любить красивое, сложно ли любить чистое? А возлюби, человек, грязное, возлюби, брат, (страшное и чудовищное по сути. Возлюби, коль ты человек! Поэтому я не виню Клыча…
Он сдал Витюшу ментам через тридцать минут после их разговора. О это жуткое число тридцать! Сколько людей ты вогнало в ад, сколько человеческих душ ты вместило в себя за последний век, только за последний век?!
Витю тотчас сняли с лесобиржи и повели в штаб колония. Он шел своим ходом и даже не шатался. Сначала его закрыли в «темную», под лестницу, а потом, позже, когда появился начальник его отряда, Витю вывели в комнату контролеров и впятером, вместе с ДПНК начали избивать дубинками и ногами. Он не кричал и не вырывался, и это ещё больше распалило прапорщиков и офицеров, жаждущих преподать сопляку хороший урок.
Один из них, лейтенант Затулин, ударил его по голове доской для счёта при проверках. Удар оказался очень сильным, весь пол моментально залило кровью. Витя потерял сознание, алая кровь заливала куртку и шею. Один из прапорщиков пнул его ногой, сказав, чтобы он брал тряпку и вытирал свою блевотину — так он называл кровь. Убедившись, что парнишка уже ничего не может делать, они снова затащили его в «тёмную».
Через двадцать минут кто-то подошёл к двери «тёмной» и спросил Витины инициалы… Витя молчал. Тот повторил вопрос. Снова тишина в ответ. Угрозы и стук в дверь не дали результата. Войдя в «тёмную», дежурный капитан понял, что пацан умирает или уже умер.
Машины не было, его погрузили прямо на тепловоз, стоящий в это время на бирже, и отправили в больницу. Двадцать пять километров дороги стали последними километрами Витиной жизни. Он скончался, не приходя в сознание. Виктор Петин, 1970 года рождения, статья 89 УК РСФСР, срок — 4 года. Экспертиза установила, что он был пьян, а нападение и сопротивление пьяных пресекается по инструкции жестко. Я не виню этих убийц, нет. Я не виню их потому, что…
Успел… Уложился в пятьдесят восемь минут. Благодарю Тебя, Господи!
23.10.90-й год
«Леонид Ильич, пришлите бандероль!»
Зима, январь 75-го года, Микуньский лагерь строгого режима… Мне пошел двадцать первый год, всё ещё впереди.
В бараке человек сорок — пятьдесят, режима пока никакого, полная расслабуха. В августе сюда, в ИТК-10, завезли человек шестьсот заключенных со всех концов Союза. Раньше в зоне сидели в основном первоходочники с большими сроками, усиленный режим. Их всех вывезли.
У дальней стены барака бренчит гитара, несколько человек, спарив шконки, играют в карты, кто-то чифирит, кто-то болтает, кто-то спит, накрывшись бушлатом. На улице за сорок градусов мороза. Мишка Дубик (все фамилии подлинные), коренастый маленький крепыш из города Стрий Львовской области, о чем-то яростно спорит с Лёхой Мамочкой, луцкий молодой карманник Витя Морущак «подливает керосину» в спор и втихаря посмеивается над земляками. Я самый молодой среди хохлов. Невыразимо скучно, тоска, в карты я пока еще не играю, боюсь, заняться нечем, слушать чьи-то приколы не хочется. Что бы придумать, что? Хорошей литературы нет, а забивать голову всякой ерундой не привык. Письма родным и друзьям давно написаны и посланы, жалобы по делу тоже, рисовать я не умею… Что же придумать?
А если… Идея!
Мне уже не сидится на месте, я предвкушаю настоящий прикол, прикол на все сто!
Тетрадка, ручка, ноги под себя, бушлат на плечи. Вперед!
«Здравствуйте, дорогой Леонид Ильич! Пишу вам из маленького городка Микуня, что в Коми АССР. Недавно меня этапировали со Львова сюда, и вот сейчас я здесь. Письма, Леонид Ильич, отсюда идут очень долго, так что не знаю, когда вы получите это письмо и получите ли вообще. Я слышал, что ваши секретари и органы перехватывают почти все письма, в том числе и от родственников, и вот я думаю и гадаю…
Но буду надеяться на лучшее. Извините меня, пожалуйста, у вас и так много дел, а тут еще я со своим письмом. Опишу вам все коротко, не обессудьте, если что не так.
Освободившись из ВТК в семьдесят втором году, Леонид Ильич, я не долго пробыл на воле. Через несколько месяцев меня снова арестовали и осудили на десять лет лагерей строгого режима. Восемнадцать лет мне исполнилось прямо под следствием.
Думаете, убил кого, Леонид Ильич? Не-ет. Магазин какой всковырнул? Не угадали. Порезал? Не-а. Не поверите ни за что!
Иду я рано утром по улице и встречаю, значит, одного знакомого, лет на пять старше меня. Поговорили мы с ним по душам да и пошли трахнуть по стакану белого винца в будку к Яше и Саше, что на Заставе. Выпили мы с ним преспокойно, и он спросил меня про парня одного, соседа нашего Сашку Бедика, вместе в школе учились. Не видел, мол, его? Я говорю: нет. Пойдем, говорит, к нему, нужен очень. Ну и пошли к Сашке.
Приходим, а там его отец вдребадан пьяный, давай ругаться, слюной брызгать, грозить нам чёрт те за что. Ничего толком не говорит, дома Сашка, нет. Ну знакомый мой возьми да и толкни его, тот с кулаками, естественно… И пошло-поехало… В общем, дал он ему пару раз, а тут дочка с женихом своим заявилась как раз, соседи ведь, всех с детства знают. Ушли мы оттуда, так и не повидав Сашку. Знакомого забрали ночью, а я ещё недельку скрывался, значит…
В милиции пришили нам сговор, грабеж с разбоем. Стало быть, статья 142 часть 2 Уголовного кодекса Украины. Один синяк всего, в больнице даже не был батя Сашкин-то, а вот сказал, что тридцатку, дескать, из кармана уперли. Забрали, и всё.