Когда Бетрищев стал прощаться, Елизавета Андреевна в передней нервно пожала ему руку и проговорила чуть слышно:
— О… если бы вы только пожелали…
— Заходи… почаще… ты теперь знаешь дорогу… — крикнул ему вслед Урбанов, перегнувшись через перила лестницы.
Об этой-то Елизавете Андреевне и вспомнил Серж, возымев «благое намерение» совершить первую подлость. Он ей понравился, это несомненно. Да и что же в этом удивительного? Он… красив… богат… Остальное пойдет как по маслу… Обмануть своего старого товарища… совратить с истинного пути эту женщину — полуребенка… до сих пор такую любящую, такую верную… разбить его счастье… убить эту любовь… разве это не будет подлостью высшей пробы… приятной и шикарной?..
— Я начну с сегодняшнего дня… — пробормотал Бетрищев. — Днем… Урбанов на службе… мы будем вдвоем… Это так просто…
Оказалось, впрочем, что это не совсем просто, так как, когда наступил час, он отложил свой визит на завтра, завтра на следующий день и так далее… Наконец наступил понедельник… откладывать было более нельзя… если только он желал вечером заслужить одобрение своих «почтенных» руководителей Коко, Поля и Пьера.
— Это вы!.. — радостно воскликнула Елизавета Андреевна, увидав входящего Бетрищева, — но мужа нет дома…
— Очень жаль… но я этого ожидал… — отвечал он веселым тоном, затворяя дверь. — Я и пришел побеседовать с вами… только с вами…
— Вот как…
Она посмотрела на него удивленно — любопытным взглядом, застигнутая в врасплох в своих занятиях по хозяйству, одетая в простенькое домашнее платье, но все-таки прелестная, молодая, свежая, грациозная.
— Да, я хотел попросить у вас одно объяснение…
— В таком случае садитесь… здесь… около меня… и я вас слушаю…
Тогда без всяких предисловий Бетрищев спросил ее, что значила произнесенная ею при прощании с ним в последний раз фраза: «Если бы вы только желали»…
Она опустила голову, покрасневшая, сконфуженная… и, наконец, печально тихо произнесла:
— Я виновата… забудьте… об этом…
Но Бетрищев уже обнял ее за талию и привлек к себе.
Она вырвалась и встала:
— Милостивый государь!..
Тон ее изменился. В нем прозвучали ноты оскорбленного самолюбия честной женщины, вполне искренние ноты.
— Что с вами? Что же тут такого? — изумился он.
Она медленно заговорила. Она бы должна его выгнать тотчас же, но ее муж говорил ей… что он в гимназии был его единственным другом, почти братом… И он, красивый, богатый, который имеет свободный выбор между множеством женщин, которому стоит лишь протянуть руку, чтобы все желания его исполнились, он вознамерился обворовать ее мужа, ее бедного мужа, у которого единственное сокровище — она!..
Бетрищев встал.
— Это верно… — подтвердил он… — я подлый, низкий скот… Но если бы вы знали!..
И он последовательно рассказал ей свою жизнь, обрисовал своих приятелей Коко, Поля и Пьера, их гнусную философию жизни, свое пари на подлость, доведшее его до этого поступка.
Она слушала его с широко открытыми глазами и по временам произносила:
— Так вот каковы… эти богатые… Тогда я бы предпочла остаться бедной…
Он на коленях стал просить у нее прощения, снова обратившись в ребенка, и главное, снова обратившись в хорошего мальчика, каким он был; он умолял ее ничего не говорить ее мужу, которого он все-таки любил. Он казался таким огорченным, таким искренним, что она простила и улыбнулась.
В сущности женщина всегда польщена, в какой бы форме за ней не ухаживали… в особенности честная женщина.
— Но эта фраза? — снова начал он, — эта фраза: «если бы вы только пожелали»?.. Что она значит?
— Ничего! — отвечала она снова взволнованная. — Мой муж бранил меня… я была виновата… я вам повторяю… вдвойне виновата… вы теперь это видите сами.
Он продолжал настаивать на объяснении…
Мало-помалу она высказывалась, видя, что он так богат, слыша, что он говорит так легко о суммах, для нее баснословных, о пари в несколько тысяч рублей, безумно брошенных без всякой надежды возврата, она подумала, что ее муж и она с двумя или тремя тысячами рублей, которые бы они после возвратили, могли бы выйти из своего бедственного положения. От друга детства, она полагала, можно, не краснея, принять эту помощь, но ее муж, с первого ее слова, разбранил ее, разбранил в первый раз в жизни, отвергнув самую мысль об этом.
Бетрищев слушал с нескрываемым волнением.
— Боже мой, не только две- три тысячи, а пять, десять, если вы хотите… Я поговорю с вашим мужем… я заставлю принять от меня их в знак моей дружбы.