Вот у этого самого Z всегда есть чековая книжка какой-нибудь банкирской конторы и на нее он зарабатывает хорошие деньги… Пригласит к себе обедать какого-нибудь еще не разочаровавшегося в нем будущего «пайщика» в деле «добывания олова» или «копчения свиных туш». Обед — надо отдать справедливость — всегда хороший, с шампанским, в седьмом часу вечера. Вдруг за обедом подает лакей, — пройдоха тоже парень, — телеграмму, всегда одну и ту же — тщательно ее сохраняют… Z развертывает и читает: «Немедленно выезжайте курьерским, Москва, жду». Z за бумажник, там оказывается каких-нибудь двадцать-тридцать рублей…
— Каково, положение! — восклицает он. — Надо сейчас же ехать в Москву, а денег нет… Дайте, голубчик, триста — четыреста рублей, а я вам напишу чек на банкирскую контору — завтра в 10 часов получите… Приди телеграмма, — будь проклята наша почта, — двумя-тремя часами ранее, получил бы сам, а теперь контора закрыта…
Еще не разочаровавшийся гость, будущий «пайщик», вынимает деньги… Z вырывает чек из книжки и пишет сумму и, выпроводив гостя… остается дома, приказывая лакею несколько дней говорить обедавшему с ним, что он уехал в Москву…
Через известное количество дней он, наконец, принимает своего нового кредитора, бросается к нему навстречу и не дает выговорить слова…
— Простите, ради Бога, мою рассеянность, чек с вами…
— Со мной, по нему ничего не выдали, так как деньги ваши уже все получены, — подает кредитор чек.
Z быстро рвет его.
— Из ума вон… совсем из ума вон, что денег там нет… Просто от этих дел голова идет кругом… Уж вы меня извините, голубчик, что заставил вас понапрасну проехать в контору…
— Ничего, ничего… — заставляет тот, думая, что сейчас получит свои деньги… Ничуть не бывало.
— Завтра завезу вам с благодарностью, — заставляет Z, и это завтра продолжается до последнего «судного дня»… Так и живет… да еще как живет — припеваючи… Только частные крахи контор вводят его в хлопоты: приходится добывать и вносить деньги на время в другую контору для получения чековой книжки… — заключил рассказчик.
Выигрышный билет
(Петербургская быль)
Павел Петрович Маслобойников был вдовец.
Человек еще далеко не старый он служил бухгалтером в одной из петербургских банкирских контор и получал обеспечивающее его содержание.
Имея, кроме того, небольшой капиталец, он жил припеваючи.
Детей у него не было. Жениться второй раз он не намеревался, хотя среди знакомых, и маменек, и дочек, он считался завидным женихом, и его в силу того еще радушнее принимали.
Павел Петрович посмеивался себе в ус и пользовался выгодами своего положения.
Двумя отличительными чертами характера моего героя были деликатность и скопидомство.
Последнее выражалось в отношении всех лиц, с ним так или иначе сталкивавшихся, независимо от того или другого их положения. Даже с единственной прислугой своей, кухаркой Марфой, он не иначе обращался как на «вы», величая ее Марфой Силантьевной.
Марфа Силантьевна была разбитная солдатская вдова, лет сорока, дородная и красивая баба, давно уже жившая по местам в Петербурге, оставившем на ней, вместе с промозглым запахом цикория, особый отпечаток, свойственный лишь истой «петербургской» прислуге.
Жила она у Павла Петровича лет около десяти, поступивши еще при жизни его супруги, и почти три года его вдовства бесконтрольно вела его небольшое хозяйство.
Нравственности она была безукоризненной и, хотя любила позубоскалить с соседней прислугой и дворниками, но никакого «двоюродного брата» или просто «унтера» на кухне Павла Петровича не появлялось.
— Если в закон вступить, — оно пожалуй; а то что так публику-то пугать, — отвечала она на вопросы по этому поводу.
Павлу Петровичу и его интересам она была предана фанатически, и товарищи его даже смеялись над ним, говоря, что он держит из экономии влюбленную в него кухарку; да и на самом деле — малейшая шутка с ней Павла Петровича доставляла ей видимое удовольствие, и по лунообразному ее лицу разливалась масляная улыбка.
Живя тихо и скромно, она успела скопить себе на выигрышный билет внутреннего займа, и Павел Петрович сам купил ей его в своей конторе; два раза в год после тиража Марфа Силантьевна, подавая барину самовар, озабоченно спрашивала: