— А что, батюшка, Павел Петрович, на мою сиротскую долю ничего Бог не послал?
Оказывалось обыкновенно, что не послал.
Номер билета был записан у Павла Петровича.
Так мирно текла их жизнь, и лишь за год до описываемого мною события Марфа Силантьевна была встревожена известием о пожаре, посетившем ее деревню, и о том, что дом ее родителей сделался жертвой пламени.
Привез это известие ее шурин.
Поговорила об этом с барином во время утреннего чая, потужила, поохала, отписала в деревню — и все пошло по-прежнему.
Однажды, на другой день тиража, просматривая в конторе таблицу выигрышей, Павел Петрович был поражен: на билет Марфы Силантьевны пал главный выигрыш в двести тысяч.
Павел Петрович задумался.
— Славная она баба, — рассуждал он, возвращаясь домой из конторы, — простая, добрая, хорошая из нее жена выйдет…
— Двести тысяч — это ух какой капитал, а в хороших руках много с ним сделать дел можно, — мелькнуло у него в голове.
Он вернулся домой. На встретившую его Марфу Силантьевну он посмотрел как-то особенно нежно.
— Ну что, королева, обед готов, — взял он ее за подбородок.
— Готов, мигом подаю, — зарделась Марфа Силантьевна.
Весь вечер просидел у себя в кабинете Павел Петрович, раздумывая, сказать ли Марфе о выигрыше и потом предложить ей руку и сердце, или же сперва жениться, а потом сообщить.
— А ну, как с такими деньгами она на меня и глядеть не захочет, — рассуждал Павел Петрович.
В согласии Марфы Силантьевны на брак с ним в ее настоящем положении он не сомневался.
Павел Петрович решил не говорить.
Смущенный ожидал он на другой день утром обычного вопроса Марфы Силантьевны об ее «сиротской доле», но его не последовало.
— Сам Бог помогает, — думал Павел Петрович, уходя на службу, — видно, забыла.
Ухаживаний Павел Петрович за Марфой Силантьевной, увенчавшихся полным успехом, и нежных сцен со стороны последней на мотив вопросов: «И за что ты меня дуру-бабу любишь?» я описывать не стану. Скажу лишь, что со свадьбой поспешили. Она совершилась более чем скромно в присутствии лишь необходимых свидетелей-товарищей Маслобойникова, немало подтрунивших над приятелем и немало подивившихся его странному выбору.
Через несколько дней после свадьбы Павел Петрович решился, наконец, за утренним чаем, когда Марфа Силантьевна уже не стояла около, а восседала за самоваром в качестве «молодой хозяйки» — прислуживала же другая кухарка, — навести разговор об интересующем его предмете.
— Дай-ка, Маруша, — ласково начал он, — твой выигрышный билет, я его с своим положу — теперь все равно у нас все общее.
— Какой билет, батюшка? — уставилась на него жена.
— Как какой? Да вот, который я тебе четыре года назад купил, — еще ты все спрашивала, не выиграл ли?
— И, батюшка, я его еще летошний год разменяла, а деньги в деревню на поправку после пожара родным отослала. Шурин и разменял, и деньги отвез.
Павел Петрович побледнел, схватился обеими руками за голову — и откинулся на спинку стула.
Марфа Силантьевна бессмысленно уставилась на него своими заплывшими от жира глазами.
Картина!
Этажом ошибся
(правдивая история)
— Колзаков!
— Хмыров!
— Какими судьбами?
— Проветриться приехал, плесень деревенскую стряхнуть.
— Здравствуй!
— Здравствуй!
Раздались поцелуи.
Так встретились на Невском два господина, один в меховом пальто и бобровом картузе, толстый брюнет с легкой проседью в длинной бороде, а другой шикарно одетый в осеннее пальто и цилиндр, блондин с тщательно расчесанными баками и в золотом пенсне на носу.
Полный брюнет был богатый помещик одной из приволжских губерний, первый раз приехавший в Петербург Петр Александрович Колзаков, а изящный блондин — отставной корнет Аркадий Осипович Хмыров, проживший на своем веку не одно состояние, и теперь, в ожидании наследства, живущий в кредит, открытый, впрочем, ему почти везде в широком размере. Сосед Колзакова, по бывшему своему именью, Хмыров, был с ним приятелем, но несколько лет уже как совершенно потерял его из виду, продавши имение.
— Ну, как живешь? — спросил Колзаков.
— Ничего, надеемся, не унываем.
— Это хорошо!
— Женился…
— Ты?
— Да, с год, на француженке, парижанке, воплощенное изящество и грация. Впрочем, что же я расписываю, сам увидишь, зайдешь, чай. Ты надолго?