— Я мать Марии Регины, — ответила я, — и мне одной судить о том, что хорошо для моей дочери, а что нет. Я не собираюсь создавать проблемы для вас, или мистера Кутзее, или для кого бы то ни было, но я говорю вам: Мария Регина не будет ходить на занятия этого человека. Это мое последнее слово. Я плачу за то, чтобы моя дочь посещала хорошую школу, школу для девочек, и не хочу, чтобы она была в классе, где учитель — не настоящий учитель, у него нет диплома, он даже не англичанин, а бур.
Может быть, мне не следовало употреблять это слово, оно как «даго», но я была зла, меня спровоцировали. «Бур» — в ее маленьком кабинете это слово было подобно бомбе. Слово-бомба. Но оно не такое плохое, как «сумасшедший». Если бы я сказала, что учитель Марии Регины, с его непонятными стихами и желанием, чтобы его ученики горели более интенсивным светом, — сумасшедший, в кабинете действительно взорвалась бы бомба.
Лицо женщины сделалось надменным.
— Это решать мне и школьному комитету, миссис Нассименто, — сказала она, — кто годится, а кто не годится, чтобы здесь преподавать. По моему мнению и мнению комитета, мистер Кутзее, у которого есть университетский диплом по английскому языку, имеет достаточно квалификации для работы, которую выполняет. Вы можете забрать свою дочь из его класса, если хотите, можете даже забрать ее из школы, это ваше право. Но учтите, что в конечном счете пострадает именно ваша дочь.
— Я заберу ее из класса этого человека, но не из школы, — ответила я. — Я хочу, чтобы она получила хорошее образование. И сама найду для нее учителя английского. Благодарю, что уделили мне время. Вы думаете, что я просто какая-то бедная беженка, которая ничего не понимает. Вы ошибаетесь. Если бы я рассказала вам всю историю нашей семьи, вы бы увидели, насколько ошибаетесь. До свидания.
Беженка. Так называли меня в их стране, тогда как единственное, чего я хотела, — это сбежать из нее.
Когда на следующий день Мария Регина вернулась из школы, разразилась настоящая буря.
— Как ты могла, мама? — кричала она на меня. — Как ты могла сделать это за моей спиной? Почему ты всегда вмешиваешься в мою жизнь?
Недели, даже месяцы с тех пор, как появился Кутзее, между мной и Марией Региной были напряженные отношения, но никогда прежде дочь не употребляла такие слова. Я попыталась ее успокоить. Мы не такие, как другие семьи, говорила я. У других девочек отец не в больнице, а мать не унижается, чтобы заработать несколько пенни, чтобы ребенок, который никогда палец о палец не ударит в доме, мог ходить на дополнительные занятия по одному предмету и на дополнительные занятия по другому.
Конечно, это не было правдой. Лучших дочерей, чем Жоана и Мария Регина, нельзя было и желать: серьезные, трудолюбивые девочки. Но иногда необходимо быть немного резкой и с теми, кого мы любим.
Мария Регина даже не услышала ничего из того, что я сказала, в такой ярости она была.
— Я тебя ненавижу! — орала она. — Ты думаешь, я не знаю, почему ты это сделала! Потому что ты ревнуешь, потому что не хочешь, чтобы я виделась с мистером Кутзее, ты хочешь забрать его себе!
— Я ревную к тебе? Что за чушь! С какой стати мне хотеть забрать этого человека, который даже не настоящий мужчина? Да, я утверждаю, что он не настоящий мужчина! Что ты знаешь о мужчинах, ты, ребенок? Как ты думаешь, почему этот человек хочет находиться среди юных девочек? Ты считаешь это нормальным? Как ты думаешь, почему он поощряет твои мечты, твои фантазии? Таких мужчин, как он, нельзя даже близко подпускать к школе. А ты — ты должна быть благодарна за то, что я тебя спасаю. А ты выкрикиваешь оскорбления и обвиняешь меня, свою мать!
Я видела, как ее губы беззвучно шевелятся, словно не было достаточно обидных слов, чтобы высказать все, что у нее на сердце. Потом она повернулась и выбежала из комнаты. Минуту спустя вернулась, размахивая письмами, которые прислал мне этот человек, ее учитель, и которые я бесцельно складывала в стол, — уж конечно, я ими не дорожила.
— Он пишет тебе любовные письма! — кричала она. — И ты пишешь ему в ответ любовные письма! Это отвратительно! Если он ненормальный, почему же ты пишешь ему любовные письма?
Разумеется, то, что она утверждала, было неправдой. Я не писала ему любовных писем, ни одного. Но как мне было заставить бедного ребенка этому поверить?
— Как ты смеешь! — воскликнула я. — Как ты смеешь рыться в моих бумагах!