В это время кто-то поднимался по лестнице с веселой песенкой, в дверь постучались. Марсель невольно вздрогнул и поспешил отворить.
Мюзетта кинулась ему на шею и добрых пять минут душила его в объятьях. Марсель чувствовал, что она вся дрожит.
— Что с тобою? — он.
— Озябла, — как-то машинально ответила Мюзетта. и подошла к камину.
— А у нас было тепло!
— Да, я опоздала, — сказала Мюзетта, взглянув на стол с остатками пиршества, накопившимися за пять суток.
— Почему же так? — молвил Марсель.
— Почему?… — повторила Мюзетта, слегка покраснев.
И она села к Марселю на колени, она все еще дрожала, руки у нее покраснели.
— Ты была не свободна? — шепотом спросил Марсель.
— Я? Не свободна? — возмутилась красотка. — Нет, Марсель. Даже если бы я восседала среди звезд, в божьем раю — стоило бы тебе поманить меня, и я сразу же спустилась бы на землю. Я? Не свободна?
И она опять задрожал».
— Здесь пять стульев, — воскликнул Родольф, — число нечетное, не говоря уже о том, что один из них самой нелепой формы.
С этими словами он швырнул стул об стену и бросил обломки в камин. Сразу же вспыхнуло веселое, яркое пламя, потом поэт мигнул Коллину и Шонару, и все трое направились к выходу.
— Куда вы? — Марсель.
— За табаком, — отвечали они.
— В Гавану, — пояснил Шонар, многозначительно мигнув Марселю, и тот взглядом поблагодарил его.
— Почему же ты не пришла раньше? — снова спросил Марсель Мюзетту, когда они остались одни.
— Да, правда, я немного запоздала…
— Ты потратила пять дней на переход через мост Пон-Нёф? Видно, ты шла через Пиренеи?
Мюзетта молчала, понурив голову.
— Скверная девчонка! — грустно сказал художник, слегка коснувшись корсажа возлюбленной. — Что же у тебя там внутри?
— Сам знаешь, — живо ответила она.
— А что ты делала после того, как я тебе написал?
— Не спрашивай! — с живостью возразила Мюзетта и несколько раз поцеловала его. — Не выпытывай! Дай мне согреться возле тебя, я очень озябла. Видишь, собираясь к тебе, я надела свое самое красивое платье… Бедняга Морис никак не мог понять, почему я отправилась сюда, но я не в силах была устоять… Вот я и пошла… Как славно погреться! — добавила она, протягивая ручки к пламени. — Я останусь у тебя до завтра, хочешь?
— Но будет очень холодно, — проронил Марсель, — у нас нечего есть. Ты опоздала, — повторил он.
— Пустяки! — Мюзетта. — Это напомнит нам прошлое.
Родольф, Коллин и Шонар ходили за табаком целые сутки. Когда они возвратились домой, Марсель был один.
После шестидневного отсутствия Мюзетта вернулась к Морису.
Виконт не сделал ей ни единого упрека, а только спросил, почему она такая грустная.
— Я поссорилась с Марселем, — сказала она, — мы расстались очень холодно.
И все же, как знать? Вы, верно, опять пойдете к нему.
— Что поделаешь, — ответила Мюзетта. — Мне необходимо время от времени подышать воздухом богемы. Моя бестолковая жизнь — как песенка, каждое мое увлечение — куплет. А Марсель — припев ко всем куплетам!
XX
У МИМИ ШЛЯПКА С ПЕРЬЯМИ
I
Позвольте, позвольте! Нет, нет, вы уже не Лизетта! Позвольте, позвольте! Нет, нет, вы уже не Мими! Теперь вы виконтесса, а завтра станете, пожалуй, герцогиней, — ведь вы ступили на лестницу величия, дверь, о которой вы мечтали, наконец настежь распахнулась перед вами, и вот вы вошли в нее, победоносная, торжествующая. Я был уверен, что ваша мечта рано или поздно станет действительностью. Это непременно должно было случиться, ваши белоснежные ручки были созданы для безделья и давно уже ждали аристократического обручального кольца. Теперь у вас есть герб. Но мы все же предпочитали тот, который юность подарила вашей красоте, герб, на лилейном фоне которого сияли ваши голубые глаза. Знатная или простолюдинка, вы все равно прелестны, и я сразу же узнал вас в тот вечер, когда ваши проворные ножки в изящных туфельках семенили по тротуару, а ручка в перчатке помогала ветру приподнимать воланы нового платья — отчасти чтобы не запачкать их, а главное — чтобы показать вышивку на нижних юбках и ажурные чулки. На вас была шляпка безупречного вкуса, и вы с озабоченным видом поглядывали на великолепную кружевную вуалетку, развевавшуюся по ветру. Да и было о чем подумать, ведь следовало решить — что вам больше к лицу: когда вуалетка опущена или когда поднята? Если ее опустить, вас могли не узнать друзья, они раз десять прошли бы мимо вас и так и не догадались бы, что за этой роскошной оболочкой скрывается Мими. С другой стороны, если поднять вуалетку, то ее никто не увидит, а в таком случае к чему же вуалетка? Вы решили вопрос очень остроумно: через каждые десять шагов вы то опускали, то приподнимали чудесные кружева, сплетенные в стране волшебных пауков, именуемой Фландрией, и стоившие дороже, чем все ваши прежние наряды вместе взятые. Ах, Мими!… Простите!… Ах, виконтесса, как видите, я был прав, когда говорил: терпение! Не отчаивайтесь, будущее чревато кашемирами, бриллиантами, изысканными ужинами и т. п. Вы сомневались, не хотели мне верить! А между тем мои предсказания сбылись, и согласитесь, что я не уступаю вашему «Дамскому оракулу» — этому всезнайке в восьмую долю листа, что вы купили за пять су у букиниста на мосту Пон-Нёф и терзали бесконечными расспросами. Ну, не прав ли я был? И поверите ли вы мне теперь, если я вам скажу, что этим дело не кончится. Хотите, признаюсь: мне уже слышится отдаленный топот и ржанье коней, запряженных в голубую карету, которой правит напудренный кучер, опускающий для вас откидную ступеньку со словами: «Куда прикажете, ваша светлость?» Поверите ли вы мне, если я скажу, что впоследствии… дай бог, чтобы это случилось как можно позже!… Впоследствии, когда вы достигнете всего, к чему устремляются ваши честолюбивые мечты, в ваш дом в Бельвиле или Батиньоле будут съезжаться гости, и за вами будут ухаживать престарелые воины и отставные селадоны, собирающиеся в вашем салоне, чтобы сыграть партию в ландскнехт или баккара. Но прежде чем придет это время и солнце вашей молодости станет клониться к закату, поверьте, дитя мое, вы еще износите немало отрезов бархата и шелка, еще немало наследств расплавится в горниле ваших прихотей, немало цветов увянет на вашем челе, немало цветов вы растопчете ногами. Не раз смените вы герб. На вашей головке одна за другой засияют баронская коронка, графская корона и жемчужная диадема маркизы. Вашим девизом будет «Непостоянство», и вы сможете, повинуясь капризу или необходимости, удовлетворять поочередно, а то и одновременно поклонников, которые будут стоять вереницей в прихожей вашего сердца, как стоят у входа в театр, где дают нашумевшую пьесу. Идите же, идите вперед с легким сердцем, — тщеславие заглушило в вашем сердце память о прошлом, идите, перед вами гладкая дорога, и нам хочется, чтобы долгие годы вы шли по ней без преткновений, но особенно хочется нам, чтобы вся эта роскошь, все эти восхитительные наряды не превратились в скором времени в саван, в котором навеки уснет ваша жизнерадостность.
Так говорил художник Марсель юной мадемуазель Мими, когда они случайно встретились вскоре после ее вторичного развода с поэтом Родольфом. Хотя Марсель, составляя ее гороскоп, и старался говорить не слишком язвительно, его высокопарная речь не обманула мадемуазель Мими, и девушка поняла, что художник не питает ни малейшего уважения к ее новому титулу и немилосердно издевается над ней.
— Какой вы злой, Марсель, — сказала мадемуазель Мими. — Это нехорошо с вашей стороны! Ведь я к вам всегда относилась с симпатией, пока дружила с Родольфом. А если мы с ним разошлись, то только по его вине. Ведь он сам выгнал меня, и даже не дал мне опомниться. А как он обращался со мной последние дни! Что ни говорите, мне было очень тяжело. Вы не знаете, что за человек Родольф, он злой, ревнивый, он поедом ел меня. Правда, он меня любил, но такая любовь опасна, она может убить. Как тяжело мне жилось эти полтора года! Поверьте, Марсель, я вовсе не хочу перед вами рисоваться, но я так настрадалась с Родольфом! Да вы и сами это знаете. Уверяю вас, я ушла от него не потому, что он беден, совсем нет! Я с детства привыкла к бедности. И, повторяю вам, не я от него ушла, а он сам меня прогнал. Он растоптал мое самолюбие, он заявил, что если я останусь у него, значит, я совсем бессовестная. Он сказал, что разлюбил меня, что мне надо подыскать себе кого-нибудь другого. Он дошел до того, что сам обратил мое внимание на одного молодого человека, который ухаживал за мной, Родольф так упорно толкал меня к нему, что прямо-таки свел нас. И я с ним сошлась, отчасти с досады, отчасти по необходимости, но уж никак не по любви. Вы отлично знаете, что я не выношу юнцов, они нудные и сентиментальные, как шарманка. Да нечего говорить, что сделано, то сделано, и я ни в чем не раскаиваюсь, и если бы пришлось опять, поступила бы так же. А теперь, когда я от него ушла и он знает, что я счастлива с другим, он бесится и страдает. На днях один знакомый встретил его, у него были заплаканные глаза. Меня это не удивляет, я не сомневаюсь, что так и будет, и он станет бегать за мной. Но можете ему передать, что он ничего не добьется, что на этот раз я ушла всерьез и окончательно. А вы давно его видели, Марсель? Правда ли, что он очень изменился? — спросила Мими уже совсем другим тоном.