— В тот день у меня было тяжко на душе, — оправдывался Василий. — Мирские заботы обступили меня, скверно мне было. Рано поутру я выехал на заячью охоту, а убил двух медведей и принял это за дурной знак.
Мисаил кивнул и тихо забормотал что-то. Василий не расслышал его слов.
— Что ты бормочешь, старец? — прокричал ему в ухо дьяк Путятин. — Тебя не слышит наш государь, говори громче.
Тогда Мисаил пробормотал еще что-то, потом, тряхнув головой, уставился Василию в лицо.
— Я беседовал сейчас с архангелом Гавриилом, — сказал он. — А теперь послушай меня, князь. Тебе всевышний дал одно наставление, нам, монахам, — другое. Ты правишь княжеством, мы печемся о монастырях. Чтобы процветал монастырь, надобно благословение божье. Если дела там идут хорошо, возводятся храмы и колокольни, стало быть, господь его благословляет. То же можно сказать и о княжестве.
Василий молча кивнул. Он слушал Мисаила, а думал о хитром игумене, который подослал к нему старца. Он знал, зачем это сделано. Великий князь особо отличал Волоколамский монастырь, он был для него не монастырем, а крепостью и тамошние монахи — верными воинами. В другие монастыри, Троицкий и Кирилловский,[104] он ездил, когда душа его желала приобщиться к божественному, они были дальше от Москвы, но ближе к господу. Монахи же Иосифо-Волоколамского монастыря сохраняли исключительную преданность великому князю, и их обитель была его детищем. Это знали все. Знал и Даниил, считавший, что из всей монастырской братии только старец Мисаил может пробудить божественный страх в душе великого князя.
— Чтобы основать монастырь этот, — продолжал Мисаил, — мы впятером пришли сюда из Пафнутьевского.[105] Пришли с пустыми руками. Только образ всемилостивой Богородицы и несколько священных книг принес Иосиф, Четвероевангелие, Апостол, две псалтыри, послания апостола Павла и два служебника. А теперь, князь, в какой другой обители найдешь такое благолепие и богатство, столько, священных книг и святых икон, столь прекрасный храм с высокой колокольней? Благодаря славе божьей и могущественному твоему покровительству приобрел Иосифов монастырь красу и силу, а потому благословил господь и великое княжество. Каким было оно прежде и каким стало ныне?
— Да, так порешил царь небесный, — промолвил Василий. — Он все дарует и все отнимает.
— У недостойных отнимает и достойным дарует, — голос старца оживился. — Создатель сподобил меня своими глазами узреть падение одного царства и возвышение другого. Греческие цари погрязли в грехах, и господь бог обратил тогда взор свой на наше православное княжество, дабы стояло оно во веки веков. Когда власть перешла к твоему деду, царствие ему небесное, великому князю Василию, у него не было даже золотой лампады, чтобы пожертвовать в церковь, а нынче храмы в твоем отечестве сверкают златом и серебром, и купола парят в небе, как благословенные птицы божьи, белые лебеди с яркими гребешками. Царьград же впал в ничтожество. Вельможи и князья бродят с протянутой рукой; проклял их всевышний за грехи. Одна надежда на русское княжество.
— Аминь! — проговорил Василий. — Мы помышляем лишь о том, чтобы исполнить волю божью. Но мы люди смертные, и у нас много забот.
Старец вдруг соскользнул с лавки и трижды стукнулся лбом об пол, бормоча молитву.
— Воля божья, великий князь, проявляется явственно, — продолжал он. — Если господь благословляет тебя, сила твоя крепнет; так он указует тебе путь. И знай, ты идешь по верному пути; иди, куда шел. Укрепляй княжество свое, ничего иного не хочет от тебя господь. А если ты делаешь, что следует, — власть твоя крепнет, на земле царят порядок, благочестие, страх. Иначе воцарится хаос и возликует дьявол. Вот знаменья, других не ищи.
Василий, скучая, слушал старца, а сам с досадой думал о Данииле. Но последние слова запали ему в душу, ответили затаенным мыслям, преследовавшим его все лето. И сразу близость Мисаила приобрела для него иной смысл; он забыл уже о преклонных его годах и о том, что он присутствовал при стольких смертях и будет присутствовать и при его собственной, увидит и разгадает его душу. Он милостиво смотрел на припавшего к его ногам старца, который мог дать полезный совет, облегчить докучавшие ему в последнее время заботы. Василий заглянул Мисаилу в глаза и на этот раз не почувствовал никакого страха.
— Если справедливы слова твои, старец, тогда за что же господь так гневается на меня? — спросил он. — Покойный отец мой не был лишен его благословения. Расширялись пределы его земель, бог наградил его и потомством, было кому наследовать княжескую славу и силу. А мне как быть? Кому передать дело рук моих?