— Что там у тебя, дурачок? — спросил Вассиан.
— Вот, — промычал юродивый и помахал перед собой старой метлой, общипанной, никуда уже не годной.
— Зачем тебе метла?
Юродивый выпучил глаза и, показав язык, промычал:
— Очищаю Русь от врагов нашего князя. Много одержимых — метешь, метешь, а конца им нет.
Согнувшись и неуклюже, по-медвежьи переваливаясь с ноги на ногу, он стал разметать перед монахами слежавшийся снег.
— Вот так… вот так… Пускай сгинут враги, а великий князь живет многие лета, — громко рычал он.
Вассиан увел Максима на монастырский двор.
— Завтра на рассвете я уезжаю, — сказал он. — Собери свои пожитки и извести меня, я пришлю за тобой Евлампия. Неблагодарного Афанасия с собой не бери.
Расставшись с Вассианом, Максим направился к церкви Иоанна Предтечи.
Его очень огорчило, что новый митрополит в Исповедании веры даже не упомянул вселенскую патриархию. Точно она не существовала вовсе. В тот же вечер, двадцать седьмого февраля, после посвящения Даниила в сан, Максим написал послание, начинавшееся так: «Где и какое учение учит, что дозволено пренебречь святейшей патриархией, которая по строгим канонам управляет нашей святою православной церковью». Тон этого послания, не в пример другим, был резкий, слова жгли, точно угли. Селиван сделал с него много списков и разослал всем, начиная с великого князя и самого Даниила. Как всякое справедливое слово, послание распространилось повсюду. Не прошло и нескольких дней, как к Максиму пришел приспешник Даниила, Вассиан Топорков. Бесстрашный святогорский монах говорил с ним еще резче, чем писал в послании. И потребовал, чтобы показали ему наконец патриаршую грамоту, предоставляющую русской церкви право назначать митрополита без согласия патриархии. И на этот раз ему отказали, и опять Максим принялся искать грамоту среди старых рукописей. Но не нашел. И теперь намеревался написать об этом еще одно послание.
Ему было известно, что Даниил и Топорков собирают все его сочинения, обличающие еретиков, колдунов и астрологов. И те, где говорилось об ошибках в священных книгах, о произволе монахов, притеснении вдов и сирот. Они изучали их, букву за буквой, словно вшей искали в своих подрясниках. Старались найти погрешности и еретические заблуждения — все это рассказывал раньше Максиму монах Вассиан, то же слышал он и от других.
Наветы Даниила, Топоркова, игумена Ионы и прочих святогорца не трогали. Как не трогали его и нападки латинянина Николая. Но Максима удручало, что даже окольничий Федор Карпов, человек просвещенный и благожелательный, сомневался в правильности его суждений. Он прослышал, что Федор ходит всюду с его посланием Николаю Немчину и утверждает, что обнаружил там ересь.
Поведение Федора неприятно поразило Максима, да и сам окольничий вызывал в нем жалость. Недостает ему, видно, знаний, и потому принял он сторону латинянина Николая или, может быть, несмотря на свою добродетель и честность, подобно другим, поддался страху, убоялся великого князя и митрополита, потерял чувство собственного достоинства и теперь проклинает его, Максима, из страха, а это самое позорное.
Давно не видел святогорский монах Федора, не мог припомнить, когда видел в последний раз. И, полный гнева и горечи, он передал ему через Власия, что строго осуждает его и просит не гневить бога, не забывать, кто он сам.
И вот в тот вечер в церкви Иоанна Предтечи после вечерни встретились лицом к лицу два просвещенных мужа — греческий монах и русский дьяк.
— Не следовало тебе, философ, не разобравшись в деле, судить да рядить, — удрученно сказал Карпов. — Философия учит, как известно тебе лучше меня, смиренного, что не всегда мы делаем, что хотим, верим во все, что слышим, и высказываем все, что думаем.
В голосе его прозвучала горечь, а не злоба. Максим понял, что слова эти — плод долгого раздумья. Он внимательно посмотрел на Карпова, увидел его прямой взгляд и опечаленное лицо. И понял, что был пристрастен, несправедлив к нему.
— Бога ради, не называй меня философом, добрейший Федор, — молвил он. — Не философ я, а монах, самый темный и худоумный. Философия — это богоданная священная наука, а поелику судил я о тебе, не выслушав правду из уст твоих, чего иного ждать от меня, коли не награжден я божественным даром? Затмился разум мой, вижу теперь, что был к тебе несправедлив.
— Нет, отец мой, верно, исказили тебе мои слова, — возразил Карпов. — Поп Степан из Никольской церкви — ты же с ним знаком — дал мне прочесть твое послание лекарю Николаю и сказал, что в нем ересь. Я возразил, что твое преподобие превосходно знает Священное писание и в своих сочинениях не отступает от святых канонов. И просил Власия вернуть тебе твое послание, чтобы ты внимательно его перечитал. Вот и все.