Сенатор закрыл глаза и попытался дышать ровно. Но не мог. Прерывистые, короткие вздохи – это было все, на что он был способен.
Шаркающим шагом де ла Барка приблизился к Миранде.
– Она скажет все, что вы хотите узнать.
На полу Шрив застонал и открыл глаза. Невероятная боль раскалывала его голову пополам. Боль была настолько сильной, что она имела цвет. Вспышки света – красные, желтые, как сверкающие шары. Он со стоном закрыл глаза. Боль была невыносимой, и он вновь потерял сознание.
Видя страдания Шрива, Миранда побледнела.
– Мне нечего сказать.
– Она лжет. – Корявые пальцы потянулись к ней.
– Кто? – рявкнул Батлер. К несчастью, его голос, когда-то гремевший в стенах сената, сейчас прозвучал как тихий стон. – Кто послал тебя? Кто заплатил тебе, чтобы ты убила Бенджамина Уэстфолла?
Де ла Барка схватил ее за руку и начал выкручивать.
– Скажи сенатору то, что он хочет знать. Дверь кабинета внезапно открылась.
– Я думаю, мы имеем достаточно информации и без того, чтобы подвергать миссис Катервуд такому испытанию.
– Генри. Слава Богу!
– Кто вы такой, черт возьми? – зарычал де ла Барка.
– Генри Келлер, – последовал спокойный ответ. – Обойдемся без этого. – Он перехватил руку де ла Барки, пытавшегося ударить его, и заломил ему за спину. Де ла Барка взвыл от боли.
Взгляд Батлера на секунду остановился на человеке, которого он нанял, потом сенатор закрыл глаза. Его голова безвольно откинулась на спинку кресла.
Де ла Барка извивался, попытаясь пнуть державшего его человека, но Келлер в отличие от Шрива не был слепым. Не был он и женщиной, которую легко можно было ударить и бросить на пол. В считанные секунды он надел на де ла Барку наручники.
– Я частный детектив, – возмущенно запротестовал де ла Барка.
– А я работаю в сыскном агентстве Пинкертона, – последовал спокойный ответ.
Де ла Барка замолчал в замешательстве, устремив неуверенный взгляд на поникшего сенатора.
– Шрив! – Миранда подползла к мужу. – Шрив, любимый! О Боже! У тебя кровь.
– Болит, – простонал он. – Не трогай голову. Болит.
– О мой дорогой.
Шрив приоткрыл глаза. На этот раз к красному и желтому прибавился еще голубой. Несмотря на боль, в нем вспыхнула безумная надежда. От волнения он чуть не задохнулся.
– Миранда.
– Что, любимый?
– Над головой справа от меня горит свет? От волнения она не смогла сразу ответить.
– Да. – Она взяла его за плечи.
– А потолок какого-то серого цвета? Она подняла глаза. О Боже, пожалуйста, пусть это будет правдой.
– Да.
– И ты. Ты в голубом платье.
– Да. Да! О Шрив! О мой дорогой! – Она не решалась дотронуться до него, но не могла удержаться, чтобы не прижаться щекой к его лбу. – О любовь моя!
– Ужасная боль, – пробормотал он. – Не могу встать.
Миранда взглянула на Генри и указала на де ла Барку:
Пожалуйста, арестуйте этого человека и вызовите для Шрива карету скорой помощи.
Генри положил руку на плечо де ла Барки. Боевой дух, кажется, покинул инвалида. Не двигаясь, он смотрел на человека, распростертого за письменным столом.
– Мисс Катервуд, я позабочусь обо всем, – Генри подтолкнул де ла Барку: – Пошли!
– Я частный детектив, – опять запротестовал де ла Барка. – У меня лицензия. – Но ему ничего не оставалось делать, как последовать за Келлером.
– Лежи тихо, дорогой, – уговаривала Миранда Шрива. – Не двигайся. Не открывай глаза, пока не приедет врач и не скажет, что тебе нужно делать.
– Я могу видеть, – прошептал он. – Могу видеть. Еще не совсем хорошо, но могу. – Слезы радости текли по щекам.
– Я знаю, дорогой, знаю.
– Мисс... Драммонд. – Хриплый голос раздался откуда-то сверху.
Она замерла. Как она могла забыть, что сенатор оставался в комнате? Вполне понятно, учитывая ее волнение, ее надежду.
Продолжая держать руку на плече Шрива, она встала на колени и положила другую руку на край стола. Этот злобный старик не подойдет к ее любимому.
Глаза Батлера были как щелки, лицо посерело, губы едва двигались.
– Почему?
Она с трудом разбирала, что он говорит.
– Что «почему»?
– Почему... Уэстфолл?
Она упрямо вздернула подбородок.
– Он убил моего отца. Он послал Френсиса Драммонда и с ним еще восемьдесят человек на верную гибель, чтобы потом жениться на моей матери.
Налитые кровью глаза открылись.
– И это... единственная причина?
– Гибель восьмидесяти человек достаточно веская причина, сенатор. Они погибли ужасной смертью. Их семьи безутешно оплакивали их. Сколько вдов и детей осталось у них? Сколько семей было разрушено? Жизнь моей матери практически кончилась. Моя собственная жизнь навсегда переменилась.
– Месть. Не... заговор. Только... м-месть. – Тяжело вздохнув, Батлер затих.
Его глаза не закрылись. Зрачки расширились, превратившись в неподвижные черные дыры. Челюсть отвисла. На секунду он замер, потом его голова начала клониться назад. Наконец огромное безобразное тело упало на пол позади стола.
Миранду передернуло.
– «Меж тем как порча все внутри разъест незримо».[72]
Лежа на полу, Шрив слабым голосом произнес.
– Мне в самом деле придется поставить для тебя «Гамлета». Ты знаешь роль лучше меня.
Она опустилась рядом и вложила свои холодные руки в его теплые ладони.
– Я знаю ее, потому что я жила ею.
Эпилог
Основа для любви – благополучье.[73]
– Моей жене это совсем не понравится. Я в буквальном смысле выкрал его из дома. – Шрив Катервуд бросил виноватый взгляд через плечо.
– Отлично. Вы таким же образом потихоньку вернете его назад, и никто не останется внакладе. – Неемия Горовиц, владелец нового театра «Империал» в Чикаго, выразительно махнул рукой. – У нас в зале репортер. Газеты подхватят эту новость. У нас увеличатся сборы. Мы все разбогатеем.
– У нас и так хорошо идут дела.
– С «Юлием Цезарем»? – фыркнул Неемия. – В спектакле всего две женщины, которые появляются на пять минут. В крайнем случае, вы передадите Миранде – от меня – что это ее вклад в спектакль. Иначе мы потеряем публику.
– Она разозлится, когда прочитает об этом в газетах, – возразил Шрив.
– Ничего. Вы спрячете газету и не скажете, что она вообще выходила. Неужели я должен вам объяснять, как это делается? – недовольно проворчал Неемия.
Шрив покачал головой. В золотом лавровом венке Брута отразились огни рампы.
Из свертка, который он держал на руках, послышалось гульканье. Потом оттуда высунулась крошечная ручка и схватила висевшую на шее Шрива цепь. Малыш потянул за нее.
На сцене Марк Антоний говорил миру о том, что Брут «римлянин был самый благородный»[74].
Шрив улыбнулся своему сыну.
– Не можешь подождать, чтобы не испортить мой костюм, да?
Малыш засмеялся.
Шрив забрал у него цепь, пока она не оказалась в его маленьком ротике.
– «Войска на отдых! И пойдем скорее делить счастливейшего дня трофеи», – закончил Октавий. Затрубили трубы. Актеры ждали занавеса.
Вместо этого на сцену вышел Неемия Горовиц, призывая публику к тишине.
– Друзья мои! Сегодня на сцене нового театра «Империал» мой добрый друг Шрив Катервуд хочет сделать одно очень радостное сообщение.
Шрив вышел на сцену с младенцем на руках. На самом деле его сын родился две недели назад в доме Рут Уэстфолл в присутствии врача и сиделки, но как сказал Неемия, им надо было увеличить сборы. А «Юлий Цезарь» был тяжелым спектаклем.
– Дамы и господа, позвольте вам представить. Впервые на сцене – мой сын. – Шрив поднял малыша. – Драммонд Катервуд.
– Родился за кулисами! – крикнул Неемия, и по залу прокатились аплодисменты. Публика радостно вскочила.
– Родился за кулисами!