Если связь гоголевских текстов с Пушкиным сводилась в основном к подобным деталям, то никаких акций «торжественной передачи» замыслов, идей и сюжетов не было и быть не могло: Гоголь вылавливал пушкинские рассказы, анекдоты, остроты буквально из воздуха и пользовался ими безо всякой санкции. Скорее всего, именно по поводу подобных гоголевских заимствований Пушкин и говорил, смеясь, в близком кругу: «С этим малороссом надо быть осторожнее: он обирает меня так, что и кричать нельзя» (свидетельство домашних Пушкина, зафиксированное его биографом П. Анненковым). Если бы Пушкин сам вручал материал литературному собрату, то жалобы — хотя бы и сколь угодно шутливые — были бы с его стороны совершенно неуместны.
Все изменилось со смертью Пушкина. Гоголь, конечно, был ею искренне удручен. Но, с другой стороны, эта смерть открывала вакансию Первого Писателя современности. На это место и начинает претендовать Гоголь. При этом он всячески стремится легитимизировать свои претензии, обосновать право стать «Пушкиным сегодня». Использование пушкинских анекдотов для такого статуса давало немного оснований. Требовалось оформить былые литературные отношения как передачу литературного первенства. Теперь в уникальном характере отношений с Пушкиным нужно было убедить окружающих и — может быть, в первую очередь — самого себя.
Новому Гоголю потребны были и новые отношения с покойным. Так «Мертвые души» превратились в исполнение завещания Пушкина. Затем Пушкин выдвинулся и в связи с «Ревизором». Весной 1841 года Гоголь шлет из Италии Сергею Аксакову «Отрывок из письма к приятелю», который должен был сопровождать новое издание «Ревизора». Посылку Гоголь снабдил особым пояснением: «Здесь письмо, писанное мною к Пушкину, по его собственному желанию. Он был тогда в деревне. Пиеса игралась без него. Он хотел писать полный разбор ее для своего журнала и меня просил уведомить, как она была выполнена на сцене. Письмо осталось у меня неотправленным, потому что он скоро приехал сам».
Давно установлено, что это письмо не могло быть написано в 1836 году: слишком много в нем фактических противоречий и несообразностей (Пушкин, вопреки Гоголю, не собирался писать разбора «Ревизора»; статья для «Современника» была сразу поручена другому литератору; «письмо» датировано 25 мая 1836 г.: Гоголь утверждает, что Пушкин находился тогда в деревне; на самом деле Пушкин вернулся в Петербург уже 23 мая... И т. д., и т. п.!) По всем признакам «письмо Пушкину» было сочинено четыре года спустя после смерти Пушкина, незадолго до отправки текста в Москву.
Но язык не поворачивается назвать это письмо «фальшивкой». В некоторых отношениях это действительно письмо Пушкину — письмо, которого Гоголь не успел написать своевременно и дописывал через несколько лет. Странное чувство испытываешь, когда читаешь его финальные строки... «Я хотел бы убежать теперь Бог знает куда, и предстоящее мне путешествие, пароход, море и другие, далекие небеса, могут одни только освежить меня. Я жажду их, как Бог знает чего. Ради Бога, приезжайте скорее. Я не поеду, не простившись с вами. Мне еще нужно много сказать вам того, чтó не в силах сказать несносное, холодное письмо...» Гоголь уехал из Петербурга за границу, не простившись с Пушкиным. Он намекал на то, что его вины в том нет. Но, может быть, на самом деле все было не так просто? Переписывая задним числом историю, не изживал ли Гоголь задним числом и тяготевшее над ним чувство вины?..
От такого письма уже один шаг до объявления, что и самая «мысль» «Ревизора» принадлежит Пушкину!.. Да что там! Пушкин вообще был первым, кто постиг сущность дарования Гоголя. Об этом сообщается в «Авторской исповеди» (непосредственно перед рассказом о передаче сюжета «Мертвых душ» и «мысли» «Ревизора»): «... он мне сказал: „Как с этой способностью угадывать человека и несколькими чертами выставлять его вдруг всего, как живого, с этой способностью, не приняться за большое сочинение! Это, просто, грех!“».
Разумеется, после оценки Пушкина судьба Гоголя изменилась радикально и навсегда... Но действительно ли говорил Пушкин Гоголю нечто подобное? В этом позволительно усомниться. И вот почему. Задолго до «Исповеди», в 1835 году (в той самой статье, где Пушкин представлен идеалом русского человека в его развитии, каким он явится через двести лет), Гоголь выделял важнейшую отличительную особенность предмета своего исследования: «Если должно сказать о тех достоинствах, которые составляют принадлежность Пушкина, отличающую его от других поэтов, то они заключаются в чрезвычайной быстроте описания и в необыкновенном искусстве немногими чертами означить весь предмет».