Вынуждаю своё тело двигаться сквозь сковавшую мышцы и внутренности боль. Даже такой элементарный процесс, как дыхание, даётся с трудом. Лёгкие жжёт на каждом вдохе. Они словно не могут раскрыться, обмотанные цепями. Даже короткие слабые толчки сердца, будто под слоем цемента — больно и без помощи не выкарабкаться. Мне необходима помощь, но надеяться, кроме самой себя, мне не на кого. У меня есть только я, а значит и справляться мне со всем в одиночку.
Я бы могла позвонить братьям и попросить приехать, чтобы поддержать. Я бы могла набрать Андрея и узнать о событиях трёхлетней давности. Он же знает правду. Но тогда это было бы слишком просто. Я сама отказалась слушать его, а сейчас мне чересчур сложно заставить себя связаться с ним. Да и чего греха таить — стыдно. Он пытался помочь, а я врубила гордыню и отказалась слушать. Я сама захлопнула эту дверь у себя же перед носом и не готова ломиться в неё. Оставлю этот путь про запас, если не смогу добиться ответов от Насти.
Скинув футболку и бельё, встаю в душевую кабину под прохладные струи, но никаких движений не воспроизвожу. Трачу резервы, чтобы не дать новому потоку слёз покинуть мои глаза. На рёбрах слева заметный синяк, но я его не ощущаю, глядя на тёмные пятна в районе локтя. До сих пор прикосновение Северова чувствую. Как такое вообще возможно? Он просто дёрнул меня в сторону, а будто обжёг. Теперь не только сердце, но и тело хочет его. Помнит же его прикосновения. Да и мозг туда же. Только страх боли держит меня в плену.
Мытьё закончить всё же приходится. Пусть у меня и выходной, но Северова на рабочем месте, а ещё пара часов неизвестности и вопросов, и я тупо рехнусь.
Приговорив полулитровую кружку крепкого чёрного кофе, натягиваю мотоэкипировку. В таком состоянии есть нефиговый шанс разбиться, но я всё равно собираюсь ехать на Кавасаки. Тащиться на метро или машине терпения не хватит. Заплетаю волосы в плотную косу, но поездку всё же приходится немного отложить, чтобы выгулять Хомку.
Поднявшись обратно в квартиру, насыпаю ему побольше корма, потому что уверена, чем бы не закончился разговор, сразу домой не вернусь. С ума сойду взаперти.
Виляя между рядами и машинами, до участка добираюсь за каких-то там полчаса. В двери влетаю ураганом, сметая всё на своём пути. Никого не замечаю и ни с кем не здороваюсь. Только на автомате киваю встречающимся по пути сотрудникам, ухватывая слова:
— У вас разве сегодня не выходной?
— Что-то случилось?
Ответить не способна. Если рот открою, то вся решимость через него и вылетит. Остановиться мне всё же приходится, когда путь мне преграждает Самойлов. Делаю попытку обойти его, но он сдвигается вместе со мной. В бешенстве вскидываю на него взгляд, но тут же остываю. Смотреть на него страшно. Вся левая сторона распухшая, глаз заплыл, губы разбиты, а от носа к глазам расползается чёрный синяк.
— Поговорим? — без обычной улыбки высекает он, но я только качаю головой.
— Не сейчас, Дим. Ты сам виноват. Не надо было лезть. — выталкиваю тихо, но с достаточной силой, снова стараясь пройти дальше.
— Я пытался тебе помочь. Ты же не хотела с ним разговаривать. Это же он, да? Тот, который ранил? — не без злости бомбит лейтенант.
Глубоко вдохнув, тычу пальцем ему в грудь, повышая голос и градус бешенства, что кипит внутри.
— Я не просила тебя ни помогать, ни вмешиваться. Ты только хуже сделал! — гаркаю, отталкивая молодого человека, но он опять перехватывает меня.
Оборачиваюсь, прожигая его взглядом, но его это не цепляет.
— Надо было, чтобы он ударил тебя? Он же вообще неадекватный.
— Заткнись, Дима. — шиплю, понижая голос до минимума. — Егор никогда бы не поднял на меня руку. Ты нихрена не знаешь ни о нём, ни обо мне. А теперь отвали.
Яростно выдёргиваю запястье из его хватки и перехожу на такой быстрый шаг, что его сложно отличить от бега. Закрытая дверь кабинета меня не останавливает. Стукнув по ней кулаком, дёргаю на себя. Блондинка замирает за столом, когда сталкиваемся взглядами.
— Поговорим? — рычу, не в силах успокоить шквал боли и злости.