— Наташа на днях рожать должна, — услышал он ее тихий голос.
— Что на днях? — переспросил он, не расслышав.
— Наташа Поднебеско должна родить на днях, говорю, — повторила она. — Так я у себя в колхозе договорюсь, поеду на эти дня к ней, а то Юрия нет, страшно ей там одной.
«Как же это так вышло? — думал в тот же день Воропаев. — Почему эта маленькая молчаливая женщина, потерявшая мужа, которого она любила, должна была сразу обрадоваться тому, что я выбрал ее? Ведь и дурак мог заметить, что Лена интересовалась не столько мною, сколько жизнью, которую я вел».
Но чем глубже он вдумывался во все происшедшее, тем больше убеждался, что все это не так просто и что Лена его любила. Конечно, ее страшил мир его прежних интересов, куда он мог вернуться в любую минуту, ее пугала кажущаяся легкость, с которой он отбросил одну жизнь и стал строить другую, но она любила его.
Ему не удавалось разобраться в самом себе. Надо признать, что, умея делать все на свете, он не умел одного — строить свою жизнь. Его личная жизнь создавалась сама собою, — так по крайней море ему сейчас казалось, — или если не сама собою, то легко и как-то очень просто.
Счастье неуловимо. Никогда не знаешь, есть оно или нет. Проверить, счастлив ли ты, можно только на окружающих. Ему казалось, что Лена счастлива. Он жестоко ошибся. И было неловко от мысли, что он строил что-то искусственное, нежизненное. И вместе с тем сознание, что он снова один, было похоже, как это ни странно, на чувство облегчения.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
В середине июня 1945 года Александра Ивановна Горева приехала в австрийский замок Ваальзее, на берегу Дуная, расположенный примерно в тех самых местах за Кремсом, которые знакомы нам по страницам «Войны и мира».
Замок этот принадлежал Габсбургам, и последний в своей ветви потомок австро-венгерских императоров, сорокалетний герцог Иозеф, лысый, с редкими, плохо подкрашенными усиками и прыщеватым лицом, водил Гореву по замку, показывая ей расположение комнат.
Гореву просили поглядеть замок и прикинуть, годится ли он для встречи гостей из американской армии.
Наши уже побывали в гостях у американцев и вернулись в полном недоумении. Их встретили нарядом пехоты, четко и ритмично прошедшей под оркестр с шутовски-виртуозным тамбур-мажором, откалывавшим фокусы своей нарядной булавой. Офицеры в широких штанах, ниспадающих на ботинки, и особенно высокий, статный немолодой генерал с лицом актера, одетый в светлые замшевые бриджи, выглядели скорее элегантными спортсменами, чем воинами. В подчеркнуто-четком, почти механическом выполнении ими строевых приемов было что-то театральное.
После парада наших пригласили в офицерское кафе, где солдаты разносили подносы с виски и крохотными бутербродами с солониной.
На том и закончилось.
Теперь наши офицеры решили встретить американцев по-своему, по-русски. Уже была доставлена московская водка, добыта паюсная икра — знаменитые во всем мире голубые жестяные коробки с надписью «Caviar russe» — и зажарен пудовый поросенок. Из одной дивизии сообщили, что посылают свежую форель, другая предложила угостить американцев узбекскими пельменями на пару, из баранины, лука и красного перца, — блюдо, о котором генерал Короленко отозвался очень одобрительно: «Разрывает человека сразу, як та «катюша».
Горева прибыла в замок Ваальзее дня за три до предполагаемой встречи, с намерением развернуть здесь госпиталь, но ей сразу же пришлось отказаться от своего плана.
Аллея старых лип вела к первым воротам замка, за которыми начинался мост, ведущий к самому Дворцу.
Повитая плющом древняя турецкая пушка в проеме вторых ворот, узкий мостик с зубчатыми стенками, переброшенный на скалу, занятую замком, и, наконец, крохотный внутренний дворик между сочленениями огромного дворцового здания. Бело-розовая копна мелких вьющихся роз ползла вверх по серым каменным стенам.
Грубо-массивные, вековечно-крепкие лестницы с точеными перилами, лепные украшения окон, свинцовые сточные трубы, острые готические крыши со шпилями, напоминающими рыбью кость, — таковы первые детали, бросающиеся в глаза.