Вера решила худеть. Видимо, ей было легче это делать, войдя в резонанс со страной. Страна, вставая с колен, стряхивала с себя тяжесть экономики, облегчаясь день ото дня. И Вера решила сбросить лишние килограммы. Она буквально морила себя голодом. Утром съедала овсянку на воде, днем, как кролик, грызла морковку, а вечером заклеивала себе рот скотчем. Фигурально выражаясь.
Ивану стало тошно бывать дома. Казалось бы, какая ему разница? Ну не ест жена – пусть не ест. Ее тело и ее дело. Ему-то она готовила, в холодильнике всегда стояла кастрюля борща. Но, во-первых, в свете их споров это смахивало на политическую голодовку, что раздражало Ивана. А во-вторых, и это главное, ему стало стыдно при ней есть. Борщ не лез в горло. Каким-то садизмом попахивало: сидеть и чавкать перед голодным человеком.
И Иван стал все чаще заходить в конце рабочего дня в столовую, чтобы прийти домой сытым.
Сначала повариха Соня наливала ему порцию борща и спрашивала: «Сметану добавить?» Потом перестала спрашивать и молча клала сметану. Наконец она стала со всей душевностью комментировать: «Сметанку положила, как вы любите». И порция стала заметно больше, прямо до краев. А посередине тарелки возвышался крупный кусок мяса – монолитный, без костей и прожилок.
Иван это не сразу углядел. Пропустил удар, можно сказать.
Тем временем Соня входила в новый образ. Ей нравилось быть спасительницей Ивана.
– Сонь, опять твой пришел, – хихикали девчонки на кухне.
– Га-га-га! – передразнивала их Соня. – И чего смешного нашли? Не видите? У человека семейное горе, жена не кормит.
– Так, может, она его еще чем-нибудь обделяет? – скабрезно шутили девчонки.
– Может, и так, – с надеждой говорила Соня.
– Так, может, там все к разводу идет? Ты бы узнала, – советовали добрые коллеги.
– Кто его знает, – глядя вдаль затуманенным вздором, печалилась Соня, – и такого мужчину не ценить…
Соня заранее готовила столик у окна для Ивана, собирая на нем салфетки в соблазнительный веер и убирая жесткую директивную табличку «Пальцами и яйцами в соль не лазить».
Иван всегда садился на одно и то же место, спиной к раздаче, поэтому не видел, как по-бабьи сострадательно, подперев рукой щеку, за ним наблюдает повариха Соня.
Но наблюдать Соне было мало.
– Ничего, если я рядом присяду? – однажды Иван услышал голос поварихи.
– Конечно, – машинально ответил он.
Соня присела и объяснила:
– Жарко там у нас, печка чисто мартена. А тут окошко приоткрыто, прямо как рай. Свежо, и мух нет.
И потупилась от избытка поэзии.
– Конечно, посидите, отдохните, – смутился Иван, окидывая взглядом пустые столики вокруг.
Повисла неловкая пауза.
– Да вы кушайте, а то остынет.
– Я кушаю.
– Кушайте-кушайте! А я тихонечко посижу. – И она привычным жестом подперла щеку рукой.
Ивану ничего не оставалось, как кушать свой борщ. Сначала он давился, стеснялся. Но Соня тихо сидеть не могла. Она начала рассказывать, почему у них печка «чисто мартена» – потому что ее по конверсии «из радиоактивных снарядов переделали». Иван сдержанно хохотнул. Потом Соня пожаловалась, что тараканы на кухне перестали от китайской потравы дохнуть, и теперь в рамках все той же конверсии «будут новую потраву из бактериологического оружия делать, чтобы сначала на тараканах попробовать, а потом на китайцах». Иван хохотнул смелее. И борщ как-то легче пошел.
– А вы, я смотрю, мужчина веселый. И аппетит у вас хороший, – похвалила Соня.
– Спасибо, стараюсь, – невпопад ответил Иван.
После таких комплиментов он, как честный человек, просто обязан был познакомиться:
– Вас как зовут?
– Соня. А вас?
– Иван.
– Ну вот и хорошо, вот и познакомились.
Ветерок теребил шторку. Соня плавно встала, и Иван оценил правильные пропорции ее тела, незнакомого с голодовкой. Всего много, но без перебора. Как борща в его тарелке – до краев, но не переливается.
– Пойду я, что ли? – тягуче спросила Соня.
Она спросила так, как будто проверяла Ивана на сообразительность. И ему захотелось доказать, что у него помимо чувства юмора и хорошего аппетита есть еще достоинства. Например, что он не тупой.
– Посидите еще, – сказал Иван.
Но, увидев искорку в глазах Сони, смутился и добавил:
– Пока я борщ доедаю.
Соня присела. И щедро улыбнулась ему. Иван машинально отметил, что зубы у нее хуже, чем у Тамарки, зато грудь высокая, как у Зыкиной. И сам удивился причудливости сравнения.
На следующий день Соня уже не спрашивала разрешения присесть рядом. Отныне это было ее место.