— Ну и лиса! — засмеялся он.
А я была бесконечно счастлива, что у меня есть такой друг…
— Теперь скажите мне, — продолжал он, — что же вы обнаружили?
— Я до конца не уверена, но мне кажется, что есть вероятность существования прохода, связывающего Ревелз с монастырем.
— Откуда такая уверенность?
— Я сужу по тому, как монах появлялся в доме и в развалинах монастыря. У него должно было быть место, где он мог скрываться и прятать костюм. И потом — он так бесследно исчез, когда я впервые увидела его… И, думаю, у него есть сообщник.
— Дамарис, — сказал он.
Я кивнула.
— Она иногда и роль монаха может сыграть.
— Возможно.
— Я подозреваю, что начинается этот тайный ход на певческой галерее.
— Почему вы так думаете?
— Потому что это — единственное место, куда он мог спрятаться в ту первую ночь.
— Боже правый! — воскликнул он. — Это ведь действительно так!
— Я уверена, что где-то на галерее существует еще один выход из дома.
— Вполне возможно… но это невероятно — чтобы о нем не знал никто в доме!..
— Почему бы и нет? Круглоголовые жили там несколько лет и не нашли его.
— Тогда чего же мы ждем? — спросил Саймон.
Он поднялся, и мы вместе направились к певческой галерее.
Галерея всегда казалась мне жутковатым местом, потому что там было темно. Там не было окон, и свет проникал только из холла. Тяжелые шторы свисали по обеим сторонам балкона. Возможно, это было сделано для того, чтобы раньше, когда там помещались музыканты, их не было видно, а музыка была слышна.
И в этот день здесь было так же мрачно и жутко.
Галерея занимала небольшое пространство. Здесь, наверно, мог бы разместиться оркестр человек из десяти, хотя ему было бы тесновато. Задняя стена была завешана гобеленом. К нему явно никто не притрагивался уже много лет. Саймон прошел вдоль стены, простукивая ее. Но сквозь гобелен звук проникал глухо и ничего нельзя было разобрать.
В одном месте он обнаружил, что гобелен можно отогнуть, и, к моей большой радости, за ним мы обнаружили дверь. Пока я придерживала гобелен, он открыл дверь, но это оказался лишь пустой шкаф, где пахло сыростью и затхлостью.
— Он мог спрятаться здесь и переждать, пока уляжется вся суматоха, — сказал Саймон, закрывая дверь.
— Но он спустился с третьего этажа.
— Вы имеете в виду Люка?
— Да… я подумала о Люке, — ответила я и отпустила гобелен.
— Хм… — пробормотал Саймон.
Вдруг позади нас раздался какой-то шорох. Мы оба стояли спиной к той двери, которая вела на галерею, и в этот момент резко обернулись, как будто нас застали на месте преступления.
— Привет, — сказал Люк, — а я уж было подумал, что за нами охотятся призраки менестрелей, когда услышал здесь голоса.
Я бы много отдала, чтобы в эту минуту увидеть его лицо!
— Этой галереей никто не пользуется, — сказал Саймон. — Здесь пахнет стариной.
— Здесь не может разместиться современный оркестр. Когда мы давали бал в последний раз, музыкантов пришлось разместить на помосте прямо в зале.
— Но если бы они были на галерее, было бы совсем другое дело, — произнесла я к своему удивлению.
— Ну конечно, они бы играли на клавикордах, псалтерионе… не знаю, на чем они там еще играли в далеком и туманном прошлом… — В голосе Люка сквозила насмешка. Я подумала: «Итак, утром он встретил меня в библиотеке, а во второй половине дня — уже на певческой галерее».
На лестницу мы вышли все вместе и уже с Люком вернулись в зимнюю гостиную.
Там мы уселись у камина, лениво переговариваясь, но я понимала, что каждый из нас испытывает настороженность по отношению к остальным.
В этот вечер обед накрыли в холле. Хотя мы еще соблюдали траур, но Рождество — всегда Рождество, и в рождественский вечер, по многовековой традиции, обед устраивали всегда здесь.
Длинный трапезный стол был украшен с большим вкусом. Свечи в оловянных подсвечниках, расположенных на столе через определенные интервалы, отбрасывали отблески на начищенные приборы и хрусталь, на веточки остролиста, разбросанные тут и там по большой кружевной скатерти. Казалось, за таким столом невозможно не чувствовать праздничного настроения. На стенах в подсвечниках тоже горели свечи, и я никогда еще не видела, чтобы холл был освещен так ярко. Спускаясь по лестнице, я подумала: вот так же он выглядел, наверно, сто лет назад…
На мне было свободное вечернее платье из темно-серого бархата с широкими, свисающими от локтей рукавами и оборкой из желто-зеленых кружев у воротника. Я посылала за ним в Хэррогейт и думаю, для этой ситуации и моего положения нельзя было придумать ничего лучшего.