Вся и всё обесценивается моментально.
Он снова думал о Хидаете, отплывающем на паруснике, чтобы увидеть город, в котором жил Кавафис.
«Вот уедешь ты на учебу в Стамбул, а я что буду делать?!» – сказал Хидает. Они сидели в одном из кафе на Паспортной пристани и, потягивая холодное пиво «Текель», наблюдали, как меняется на закате вода в заливе, по выражению Гомера, становясь «морем винного цвета»[12].
– Такая жизнь не по мне. Планируешь, приспосабливаешься, терпишь кучу всякого дерьма. Я жду от жизни другого.
– Чего ты ждешь? – спросил Ирфан.
– Не знаю, – ответил Хидает. – К тому же ты уже вытащил свою счастливую карту, не так ли? А я не знаю, какая судьба выпадет мне.
Несколькими днями позже парусное изобретение Хидаета, которое трудно даже было назвать кораблем, превратилось в маленькую точку и скрылось за горизонтом. Может быть, его прибило ветром к Криту, а может, захваченный врасплох штормом, он разбился о скалы. Или просто пропал без вести, кто знает! Профессор чувствовал, что его тоска по Хидаету разрастается.
Тайна Джемаля
Человек с ненаметанным глазом, глядя издали и не подумал бы, что там находится деревня. Расположенные на склоне горы одноэтажные глинобитные домики сливались по цвету с этой неплодородной землей, и если смотреть издалека, то можно было и не уловить следов человеческого присутствия: деревьев, речки, колодца.
Все было укутано снегом.
Когда группа Джемаля вошла в деревню, то не застала там ни одной живой души. Крыши домов были завалены сугробами. Из печных труб не поднимался дым. Вокруг – ни людей, ни животных. Джемаль уже привык к этому. В районе спецоперации армейские подразделения добивали остающихся в курдских селениях подразделения РПК. Те, не имея другого выхода, пытались отсидеться, прячась в домах. Согласно полученной информации, прошлой ночью несколько террористов вошли в эту деревню. Днем их могло прийти бы и больше, но в задачу группы Джемаля входило – в целях предотвращения укрытия боевиков освободить деревню, а дома сжечь. С этой же целью следовало поджечь лес на склонах гор. Лес оставлять было нельзя: нужно было, чтобы террористы, укрывающиеся там, были видны как на ладони. Джемаль слышал о тысячах сожженных деревень. Сам он тоже участвовал в сожжении, по меньшей мере, двадцати, и уже привык, втянулся.
В этой деревне все шло как всегда: людей вытаскивали из домов и, разместив на одном из постов, допрашивали в школе. Сведения о боевиках выбивали с трудом, женщины надрывались от крика и плача, мужчины стеснялись раздеваться донага перед всеми и отказывались подчиняться, им было трудно ступать босыми ногами по острым и твердым камням; услышав приказ капитана: «До завтрашнего дня деревню освободить!», – они впустую умоляли не разрушать их домов. Вчера боевики РПК тоже угрожали, что уничтожат их жилища в ответ на требования военных сдать оружие. Жители села упрямо молчали и ничего не говорили. И к этому Джемаль уже привык. Он и его товарищи знали, что в ответ на их требование, как и на требование боевиков, никто не станет сдавать оружие. Вплоть до сегодняшнего дня ни один из жителей села ни в чем не сознался и не показал оружейные схроны, устроенные за пределами деревни.
Джемаль был убежден, что для этих людей существуют три самые важные вещи: оружие, ослы и их собственные яйца. Они не сдают оружия, пуще глаза берегут своих ослов, с помощью которых добывают пропитание, а когда их бьют, умоляют: «О Аллах! Командир, только не по яйцам!» В первую очередь они боялись потерять свое мужское естество.
В своей группе Джемаль был единственным человеком, знающим курдский язык, однако он с трудом понимал, когда деревенские начинали говорить меж собой. Он усвоил от Мемо только ломаный курдский – этого было недостаточно, чтобы понимать все говоры, иногда получалось лучше, иногда хуже.
Женщины, рыдая, грузили на ослов свои пожитки, дети тащили узлы, а мужчины в ужасной безысходности вздымали руки в мольбах. Жителям было сказано: «Можете идти куда хотите». Многие разбрелись по дорогам: некоторые отправились в Диярбакыр к своим родным, другие – в Стамбул, Измир, Анталию, Адану, Мерсин. Главной задачей военных было зачистить этот район от людей, уничтожить деревни, в которых боевики РКП могли бы найти убежище и пропитание.
Джемаль думал о голосе, который он слышал по рации, и к нему пришла мысль, что, возможно, и Мемо этой ночью пришел в деревню. По отношению к своему ближайшему другу он испытывал сложную гамму самых разных и странных чувств. Когда он думал о Мемо, война напоминала ему шуточные школьные представления у них в селе, однако от свиста пуль и взрывов ракет все его естество наполнялось диким страхом, и все шутливые воспоминания испарялись как дым. Первое время он перебирал в памяти все связанное с Мемо: как они охлаждали в речке сворованные на бахче дыни и арбузы, как жарили в бидоне пойманную сетью рыбу, как его старшие товарищи пили ворованную ракию, а он, из-за страха перед своим отцом-шейхом, даже руки не протянул к этому мерзкому напитку. Джемаля охватывала волна безграничного стыда и вины, когда он вспоминал, как его друзья, пересмешничая, привязывали камни к хвостам ослов. А потом, приукрашивая и добавляя от себя семь верст до небес, пересказывали самые непристойные в мире байки про Чистую Невесту. Он пытался сдержать возбуждение, потому что знал – от самого ужасного греха – онанизма, можно ослепнуть, так говорил его отец-шейх, и засыпал в страхе: как бы не стали искушать его своими видениями злейшие враги человека – бесы!