– Я невероятно за вас боялась в майские праздники. Не в тот год, когда вы орали про салют. Тогда еще нет. Позже. Чем старше вы становились, тем более сумасшедшим был ваш график. Вопреки всякой логике. Я помню предпоследний, кажется, год перед тем, как вы ушли со сцены. Это же невероятно! В один день какой-то Сыктывкар, сольник для ветеранов в закрытом зале и три песни там же на открытой городской площадке. Потом перелет в Москву и выступление на Красной площади. На следующее утро вылет в Беларусь, там три концерта в разных городах. Вы что творили? Вы вообще спали?
– Во-первых, в Беларусь мы ездили поездом. Очень удобный ночной рейс, вечером сел в вагон, попил чайку и можешь спокойно спать. Утром свеженький приезжаешь на место.
– Свеженький? Так я и поверила, что вам с вашим ростом удобно спать в поезде.
– Ну, удобнее, чем в кресле самолета. Во-вторых, ты же понимаешь, что за такие вот корпоративы для ветеранов мне платили очень большие деньги. Регионы соперничали, чуть ли не аукцион устраивали, кто больше предложит, к кому я девятого мая приеду. Ну и от правительственных концертов отказываться нельзя, хотя за них и не платят.
– О чем я и говорю, – вздыхает Сашка. – Я примерно так и думала. И очень боялась, что с вами что-нибудь случится. Причем в дороге. Или в каком-нибудь Мухосранске, где никто не сможет квалифицированную помощь оказать.
– В итоге так и получилось. Но в Мухосранске оказалась ты, – усмехается. – А в-третьих, Сашенька, нагрузка не росла из года в год. Просто ваши социальные сети дурацкие появились. И вы стали больше узнавать. А я разницы даже не чувствовал, я привык. Мне всегда было хуже, когда я без дела сидел. Знаешь, когда жизнь тебя мотает: поезда, самолеты, гостиницы, – ты мечтаешь об отпуске. Чтобы уехать к морю и две недели просто лежать на пляже. Потом наступает отпуск. Первый день высыпаешься в номере. Второй лежишь на пляже. На третий Зарина тащит на какую-нибудь экскурсию, на которой совершенно неинтересно. Потому что объездил весь свет и впечатлений на работе хватает выше крыши. А на четвертый день я обычно сбегал. Почти всегда кто-нибудь звонил из Москвы, куда-нибудь приглашал, и я радостно соскакивал. Ну не могу я без дела! И сейчас…
Он обрывает себя на полуслове, и Сашка понимает почему. Она всё услышала в его голосе. И, наверное, впервые по собственной инициативе, а не по острой необходимости, Сашка осторожно сжимает его руку. Что еще она может сделать? Глупо же его утешать. Взрослый человек, сам все понимает. И решение уйти со сцены принимал сам, никто бы его не уговорил. Сашка может только показать, что рядом. И чувствует ответное пожатие теплой ладони.
Всеволод Алексеевич покупает гвоздики и кладет их к памятнику погибшим кораблям. Потом они вместе идут на раздачу каши. Сашка втискивается в очередь, его оставляет на скамеечке в тени. Возвращается с двумя мисками и одной рюмкой.
– Это еще что?
– Фронтовые сто граммов! Вам. Я водку не пью.
Косится. Ой, ну если бы она хотела прочитать ему лекцию, то не принесла бы рюмку. От того что он себя накрутит, сахар сильнее поднимется, чем от ста граммов. Усмехается, опрокидывает рюмку залпом. Заедает кашей. Каша вкусная, но чертовски горячая. Еще и из пластиковых тарелок, которые обжигают руки. Профанация. Хотя жестяные миски, как в войну, надо думать, тоже обжигали.
– Я тебя расстроил, девочка, – констатирует Всеволод Алексеевич. – Не бери в голову. Просто брюзжание старика. Вот уж не думал, что таким стану. Надеялся, раньше унесут. И лучше бы со сцены.
– Сейчас точно расстроите! Концерт останемся смотреть?
– Местной самодеятельности? Пожалей мой слух и свою нервную систему, я же начну комментировать. В особо язвительной форме!
– Отлично! Обожаю ваши язвительные комментарии.
– Да? Ну тогда остаемся!
Сашка узнала, конечно же, быстрее, чем он, у нее интернет всегда под рукой, рассылки в смартфоне приходят исправно. А ему позвонил кто-то из родственников композитора. Сашка услышала обрывки разговора.
– Да не может быть… Светлая память Николаю Павловичу… Столько песен… Нет, я не смогу, Оксаночка. Лерочка? Прости, милая. Нет, я сейчас не в Москве. И не буду. Но я передаю вам самые теплые слова поддержки…
Сашка входит в комнату, которая служит им и гостиной, и библиотекой, и чем угодно. Мрачный донельзя Всеволод Алексеевич сидит у окна и что-то выстукивает пальцами о подоконник.
– Николай Добров умер. Мне только что позвонили. Композитор, написавший…
– Я знаю, Всеволод Алексеевич.