Хотя аристотелевскую манеру изложения часто называют сухой, безжизненной и труднодоступной, в дошедших до нас трудах можно найти множество удивительно живых моментов. Философ обладает мягким, ненавязчивым чувством юмора и подмечает причуды человеческой натуры с ироничной усмешкой. Так, например, на дружеском пиру с другими философами он повстречал человека, который в комическом ключе цитировал Эмпедокла, одного из малоизвестных греческих мыслителей, высказывавшего свои взгляды в форме пространных гекзаметрических поэм. Аристотель был знаком со многими поэтами и считал, что они относятся к своим творениям излишне трепетно, «не чая в них души, как родители не чают души в детях». Он любил забавные истории о безобидном чудачестве. Например, о византийце, который научился мастерски предсказывать погоду, наблюдая в каком направлении – на север или на юг – устремляются его домашние ежи. Или о пьянице из Сиракуз, который высиживал яйца от своих кур, в процессе подкрепляя силы бесконечными возлияниями.
Аристотель заботился и о телесном. Он был глубоко убежден, что секс, еда, вино, если делить их с любимыми и близкими и не злоупотреблять, играют важнейшую роль в достижении счастья. Его увлекало разнообразие вкусовых ощущений, кулинария. Философ знал, кто и что выращивает к столу в домашнем саду. Он любил растирания и теплые ванны в гимнасии. Судя по тому, сколько Аристотель знал о музыке и о практике обучения игре на музыкальных инструментах, эти занятия занимали не последнее место в его жизни. Обычная сдержанность резко исчезает, когда он заговаривает о своевольных, но безответственных спартанках, с одной из которых у него, судя по всему, были непростые отношения. Он был и отцом, и дядей, поэтому упоминает подарки, которые дарятся детям, – мяч, личную склянку для масла.
Тем не менее трактаты, созданные на основе его собственных исследований и заметок для лекций, которые Аристотель читал ученикам, зачастую довольно трудны для восприятия даже в современных и облегченных переводах. Однако он много рассуждал о разнице в обращении философа или ученого к массовой и к научной аудитории, будучи убежден в важности обоих подходов. Аристотель был далек от того, чтобы смотреть на «популяризаторские» труды свысока, он и сам их написал немало. Мы знаем, что ученый готовил и читал массовой аудитории лекции, в древности известные как «экзотерические», то есть «ориентированные вовне», «на публику». Эти тексты почти наверняка создавались в форме доступного, легко читаемого диалога, столь любимой Платоном. Себя Аристотель изображает в этих диалогах одним из участников, подобно тому как Сократ предстает собеседником в философских диалогах Платона и Ксенофонта. Цицерон, как никто разбиравшийся в литературных стилях, называл публичные лекции Аристотеля написанными «в популярном ключе» (populariter) и, скорее всего, имел в виду именно их, говоря, что беседа у Аристотеля «течет, словно золотая река». К числу самых известных его экзотерических трудов относится «Протрептик» («Побуждение к философии»), представлявший собой основы философского учения для «обычного человека». Философ по имени Крат обнаружил это сочинение случайно, когда «дожидался в сапожной мастерской», и прочитал в один присест. Текст, проникнутый пламенной любовью Аристотеля к философии, повествует о главном отличии между человеком и животными – чистой силе человеческого разума. Кроме того, эта сила больше всего приближает их к тому, что Аристотель называл «богом»: хотя греки были политеистами, у философов имелось понятие единой высшей Божественной силы, которая движет Вселенной. В немногочисленных дошедших до нас фрагментах «Протрептика» содержатся высказывания о том, как увлекательна философия: «Приятно просто сесть и предаться философским размышлениям».
Между тем любого желающего возродить философию Аристотеля (особенно если за это возьмется женщина) поджидает довольно щекотливая проблема – предубеждение, с которым преуспевающий глава семьи и хозяин дома относился к женщинам и рабам. В первой книге «Политика» он, как известно, защищает рабство – по крайней мере применительно к порабощению греками не-греков, и недвусмысленно заявляет, что женщины уступают мужчинам в умственных способностях. В этой книге я не заостряю внимание на моментах (на самом деле довольно нечастых), где Аристотель демонстрирует ошибочное убеждение, будто женщины или рабы не-греки от природы не обладают таким интеллектуальным потенциалом, как греческие мужчины[7]. Зато я не раз буду возвращаться к последовательно доказываемому Аристотелем утверждению, что любые взгляды всегда должны быть открыты для пересмотра.
7
Edith Hall, ‘Citizens but Second-Class: Women in Aristotle’s Politics’, in C. Cuttica and G. Mahlberg (eds.), Patriarchal Moments (London: Bloomsbury, 2015), Ch. 3.