А он снова и снова дарит ей бессчетное количество поцелуев, и она разлетается на миллион осколков, исчезая из этой вселенной. Нет ничего вокруг, нет даже собственного тела, которое сейчас выгибается под властью бьющегося в нем оргазма. А она сама где-то неизмеримо далеко, превратившись в невесомое бестелесное облако.
Приходит в себя так же, как и улетела — с прикосновением его губ. Теперь уже легко и к щеке. Тело нежится в его руках, лицом во вкусно пахнущую шею. Голова пустая и нестерпимо хочется отключиться. Особенно когда он так гладит ее по обнаженной спине, перебирая волосы.
— Спасибо, — выдыхает тихо.
— ТЕБЕ спасибо, — так же негромко отвечает он. Мягко целует в губы. — А теперь — засыпай.
Юля знает: нельзя слушаться, иначе все повторится. Только она уснет, как он снова растворится в реальности, а наутро она снова получит записочку с цветами, которые он, как настоящий воспитанный мужчина с хорошими манерами пришлет ей. «Спасибо за роман».
От пережитых эмоций она всхлипнула, прижалась ближе, как замерзший котенок к печке, вжалась так глубоко в его впадинки, выпуклости, насколько это возможно. А он тут же обнял ее, всю, прижал, и снова поцеловал, но так аккуратно, что сразу не поймешь — он ли дышал только что рядом с ней так, будто пробегал самый настоящий марафон.
Книги на Книгоед.нет
— Юляш, спасибо тебе, как хорошо, что ты есть! Как хорошо, что есть я! — он смеется ей в волосы, и это дыхание щекочет, расслабляет, пускает волны возбуждения по всему телу.
— Ром… — она набирается смелости и приподнимает голову с его груди.
— Если ты сейчас скажешь: уходи, я тебя придушу. Вот этими самыми руками, — говорит шутливо, а глаза вдруг делаются такими серьезными, а в них сталь и мороз, и еще что-то такое…
Но она уже завелась. Если уж решать что-то, то прямо сейчас, пока голова еще ясная, а то еще минут десять его объятий, и она снова растворится, потеряется, забудется.
— Слушай… Ром…
— Ну нет, — он явно тоже завелся. Сел в кровати. Юля натянула покрывало на себя, решив закрыться от его нежданной яростной реакции. — Это ты меня послушай, девочка моя. Скажи мне, чего ты хочешь? Что тебе нужно?
Она непонимающе смотрит, и пытается собраться с мыслями, что очень сложно сделать здесь и сейчас.
— Хочешь, чтобы я ушел? Совсем?
У нее в горле набухают слезы, и она кивает, от чего волосы падают на лицо. И не видно, что же происходит там, за этой завесой. Не слышно ни звука. Он что же, так быстро собрался и испарился из ее жизни? Снова?
— А знаешь, что. А я не уйду.
Она поднимает голову и видит: он, совершено голый, сидит на краю ее кровати, свесив ноги на пол, и повернувшись к ней спиной. И ей так захотелось провести по этой сильной спине рукой, пробежаться пальцами по позвонкам, дотронуться до лопаток, что очерчены как набухающие ангельские крылья, но нельзя, нельзя…
— Не уйду и все. Останусь здесь с тобой. Всю неделю ждал, как дурак, когда ты мне ответишь. А ты! Ну сдался тебе этот Кузнецов? Что ты с ним будешь делать? Салфетки в баре пересчитывать? Да ты сбежишь от него через два дня! А он, между прочим, собрался жениться. И знаешь кто у нас невеста? Не Белохвостикова, неет! Катенька!
Имя бывшей подруги резануло сильнее ножа, и Юля подскочила в кровати, чуть не свалилась, запутавшись в простыне и все-таки оказалась на ногах.
Стало так горько, обидно, и обида это встала пеленой перед глазами. Но теперь-то уже можно было не стесняться в выражениях.
— Ну и иди к своей Катеньке, целуйся с ней, что ко мне пришел-то? Что, думаешь, такой прямо экземпляр, перед которым все ноги раздвигают? Иди, иди!
Еще и подтолкнула холодной ступней в его спину.
А он извернулся, схватил ее за щиколотку, потянул на себя.
Юля, не удержав равновесия, грохнулась пятой точкой на матрас.
Роман четко, зло, скрывая свою ярость, навис над ней:
— Что ты болтаешь? Какая Катя? Всю душу ты мне выела! Не нужна мне никакая Катя! Будь проклят тот день, когда я приехал в этот ваш Жигулевск!
Он чуть не завыл, видимо, от отчаяния.
— Что, правда, не нужна? — робко вопросила Юля снизу-вверх.
— О боги! Дошло, наконец! Я зачем притащился к тебе? А? — уже тише, ласковей, со смешинками в глазах, которые сияют в полутьме. — Звоню тебе, звоню, а ты трубку не берешь!
— А я думала… Ты меня бросил… После Турции. Сам же написал в записке: спасибо мол, пока.
Он нахмурился. Отстранился.
— Кто — пока? Я — пока?
— Ну да. С цветочками.
— Я — «пока с цветочками»?
Видно, что ему и рассмеяться хочется, и еще что-то, возможно, даже не совсем приличное, а возможно, даже запрещенное уголовным кодексом. То есть или отлюбить, или задушить.
Юля облегчает задачу:
— Ну ты же сам написал в записке: «Спасибо за роман».
Яковенко сначала молчит, потом шевелит губами, а потом хохочет, да так сильно, что кто-то из соседей панельного дома стучит по трубам: ну как же, шуметь после часу ночи, вообще-то, запрещено.
Роман тут же прикрывает себе рот рукой, и смеется уже тише, а с ним и Юля, заразившись его весельем.
Успокоившись, отдышался, чуть слезы с уголков глаз не отер.
— Вообще-то, я просил написать совсем другое. А в конце — добавить свое имя, чтобы ты меня точно ни с кем не перепутала.
Она моргает, глядя на него, складывает дважды два и понимает, что да, правда. Все правда. А она, дурочка, столько страдала, столько переживала.
И как хорошо, что именно сегодня, вернее, если свериться с часами, уже вчера, все-таки взяла себя в руки, приняла душ, выбросила обертки от конфет, а недоеденные свернула в пакетик и отдала сплетницам на лавочке, собрала себя в кучу, чтобы выйти на улицу, и пришла в нужное время в нужное место.
Она бы и подумала еще о чем-то другом, но Роман не дает ей возможности. Смех прекращается, когда он нагибается к ней, и целует тягуче, прощая, увлекая, растворяя в себе.
И вот теперь они по-настоящему, кожа к коже, дыхание к дыханию, сердцебиение к сердцебиению. Губы уже вспухли и горят у обоих — так жадно целуются, пальцы, особенно его — нагло, бесстыже и, тем не менее, нежно — по всему ее телу, языки переплетаются в поцелуе — убийце разума.
Его очередной беспомощный стон, который сводит ее с ума.
— Девочка моя…
И вот он уже почти в ней. Замер, напряженный. Его плечи, руки — все дрожит от едва сдерживаемого желания в последнем, немом вопросе.
— Да… — стоном-выдохом ему на ухо. И он двигается вперед.
Нестерпимо медленно, хотя ничто ему не мешает. Она гладкая, влажная, готовая его принять, более, чем готовая, истекающая от готовности. Но он не торопится, совсем. Медленно, очень медленно. Но, наконец-то, полностью в ней.
Она резко обхватывает его бедрами.
И он начинает медленно, но быстро теряет себя. От того, как она прогибается под ним, как вжимается в него, как впиваются в его плечи ее ногти. И ее всхлип, такой жалобный, такой знакомый.
— Больно?
— Еще раз так спросишь — укушу!
Он вздрагивает, дыхание пресекается.
И срывается снова. Уже не может остановиться. Но, похоже, она этого и не хочет. И это выносит ему мозг.
Его удерживает от окончательного падения какая-то тонкая ниточка. Сотканная из дрожи ее тела. Из ее стонов, всхлипов, шумного дыхания. Из напряжения ее живота. Такая жаркая, сладкая, сводящая его с ума… Его… Должен ее дождаться, хочет с ней, вместе…
Изогнувшись, он опускает руку между их телами. Прижимает пальцем там, где горячо и влажно бьется ее пульс. Совсем громкий стон. Она резко выгибается под ним. Не отпускает ее, помогает, гладит там. Смертельно хочет, что она с ним, а он уже не может больше сдерживаться, но с ней, только с ней. И сейчас нет ничего важнее: чтобы они вдвоем, чтобы она с ним…
Дыхание срывается. И он, не сумев сдержать себя, падает на нее, еще вздрагивающую под ним. Асинхронный перестук сердец, переплетаются светлые и темные влажные локоны, смешивается редкое рваное дыхание. И на какое-то время все замирает.