– Геркин-то батя посильнее меня будет, – продолжал между тем сам с собой рассуждать папа, не прекращая ходить и хмуриться. Наконец провел рукой по лицу, словно паутину снимая, сел за стол и посмотрел на меня. – Кто я теперь твоему Герке? Тесть, больше никто. Это когда он курсантом был, а я преподавателем и старшим по званию… А теперь нет у меня на него управы. Понимаешь, доча?
– Да, – кивнула я и заплакала, не в силах сдержаться после этого нового потрясения. – Но что мне делать? Он изменяет мне! И меня же оскорбляет! За что?! Деньгами попрекал… И вообще… – Я тихо плакала, а папа смотрел с мучительной жалостью.
– Отец его мужик нормальный, – молвил задумчиво. – Но в семье абсолютный ноль. Я-то, грешным делом, думал, Герка такой же будет. Еще опасался, не тяжело ли тебе потом придется с подкаблучником. Ты ж у меня девочка домашняя, привыкла, чтобы все решения за тебя принимали. М-да… А вот оно как вышло.
– Пап, а может, мне к его отцу обратиться? – спросила я с последней надеждой.
– Тогда уж сразу к матери. Говорю же, отец там ничего не решает. Это на работе он начальник, а дома – последний человек.
– Ну нет, – сказала я, вытирая слезы. – К свекрови не пойду.
– Тоже правильно, – согласился папа. И пояснил свое одобрение неожиданным образом: – Ты пойми, доча, муж твой засранец, конечно, но такова, уж извини, жизнь. Он тебе правду сказал. Именно так себя мужчины и ведут, ты уж прости за откровенность, лап. Это просто понимать и принимать нужно. – Он вздохнул сострадательно, словно не ожидал на самом деле от меня понимания, а тем более принятия.
– Папа! – воскликнула я, потрясенная догадкой. – Так что ж получается – и ты? Ты тоже?!
– Ну-у, – протянул он уклончиво, – о присутствующих, разумеется, не говорим… Только знаешь, Светуль, так мир устроен. Не нами заведено… – он развел руками. – Мужчины созданы сеятелями своего генетического материала – что тут поделаешь, лапа? Как говорится, ничего личного, только биологическая программа.
– Ага. Ничего личного. И ты тоже выполняешь программу.
Я встала, собираясь с силами. Я опять не могла говорить. За последнее время мое сознание не первый раз атаковали настолько для меня новые и разрушительные сведения, что ураганно поступающую информацию некуда было складывать. Мой мозг до сих пор не создал системы, в которую можно было бы без потерь для психики встроить все, что я узнала о муже, о мире, о папе…
Папа! Я всегда его идеализировала. Казалось, нет человека чище, умнее, благороднее… В этот образ не укладывалось, что он всю жизнь обманывал маму. Чего же тогда ждать от Геры?.. Значит, моя мама, которой вроде бы в жизни так повезло… Стоп! Вот оно – смягчающее папину вину обстоятельство: мама! Гера гулял от меня, что было, конечно, чудовищным. Папа изменял маме – и это можно считать вынужденной мерой. Я никогда не понимала, что именно папа нашел в маме – холодной, самовлюбленной, недалекой, без признаков чувства юмора и женской мягкости. Считала это нелепой ошибкой. И теперь мне проще было понять отца, объяснив его неверность инстинктом самосохранения. Исправить свою ошибку, как порядочный человек и любящий отец, он уже не мог. Но мог зато ее компенсировать!
А вот Гере не было прощения.
– Светуль, сядь, – прервав молчание, распорядился отец. – Послушай меня еще. Я понимаю, на тебя сразу много всего навалилось, но пойми главное: в такие дела, как ваши с Георгием отношения, посторонним лезть вообще не нужно. Лучше будет, если ты как-то с ним договоришься. Но в любом случае решение только за тобой. И совсем плохо, если ты подключишь к личным проблемам каких-то третьих лиц. Поверь мне, лапа, просто поверь. Ты же знаешь, у меня дороже тебя никого нет на свете. Именно поэтому я говорю с тобой откровенно, хоть, может быть, тебе сейчас и неприятно это слышать: не нужно выносить сор из избы.
Я кивала, что-то, кажется, начиная понимать. Мне уже перевалило за тридцать, сыну почти десять – но я все еще оставалась ребенком, привыкшим к опеке взрослых. И вот впервые смутно почувствовала, что, оказывается, в какие-то моменты человек неизбежно оказывается одинок, кто бы ни окружал его и как бы о нем ни заботились. Потому что так он задуман, и ничего с этим сделать невозможно. Но нужно что-то делать с собой, чтобы это непреодолимое бытийное одиночество в тупик тебя не ставило и рассудка не лишало.
Из всех размышлений над взорвавшими мою жизнь событиями я вынесла главное: с Герой больше жить невозможно.
– Ну, раз ты так ставишь вопрос, – неожиданно согласился муж, – может, оно и к лучшему. Тем более что нас с тобой давно уже ничего не связывает.