Когда они шли через виадук улицы Нотр-Дам, у самой станции Сент-Анри, Жан внезапно остановился. Флорентина заметила, что он смотрит на гору, огни которой терялись среди первых загоревшихся звезд.
— Ты обращала внимание на эту гору? — задумчиво спросил он.
Она улыбнулась растерянно и насмешливо — этот странный человек все время ставил ее в тупик; затем ее мысли снова обратились к ресторану, где на краткий миг она действительно была счастлива; и так же, как Жан, она встала у парапета и отдалась мечтам. Она тоже смотрела на гору; но ее глаза, сиявшие в снежной мгле, ее глаза, мигавшие от падавших на них снежинок, видели там большое зеркало ресторана и ее собственное лицо, нежные губы и волосы, пышные и волнистые, словно отражавшиеся в темной и бездонной глади воды.
Жан через плечо посмотрел на девушку. Теперь он стал к ней почти равнодушен, почти холоден. Пожалуй, ему даже не хотелось поцеловать ее. Да так оно было и лучше. Теперь, когда он не испытывал к Флорентине бурного, безудержного влечения, он мог рассказать ей о своих честолюбивых замыслах, объяснить, сколь велико расстояние между ними.
Он положил ладонь на маленькую руку девушки и рассмеялся.
— Ты, конечно, и не догадываешься об этом, моя девочка, — сказал он, — но скоро я поставлю ногу на первую ступеньку лестницы. А тогда — прощай Сент-Анри!
Странная тревога наполнила сердце Флорентины, и она задумалась, сжав руки на парапете. Проходивший внизу паровоз окутал их клубами пара. На секунду ей показалось, что она заблудилась в беспросветном тумане. Потом к ней снова вернулось спокойствие. Зачем ей волноваться? Все теперь ясно. Все складывается очень хорошо. Разве она не узнала всего, что ей необходимо было узнать сейчас? Правда, когда Жан, выходя из ресторана, взял ее под руку, она немного встревожилась. Она спросила себя: «Куда он меня теперь поведет?» От страха, что ей придется отбиваться от него, она вся напряглась. Но как только она поняла, что Жан ведет ее прямо домой, к ней вернулась уверенность. Она думала только об одном. «Я ему не противна, — говорила она себе. — Он хочет быть моим дружком».
Она стояла рядом с ним, выпрямившись, с загадочной улыбкой, и смаковала эти слова: «Мой дружок!» И теперь, уверенная в том, что этот странный юноша любит и уважает ее, она сама уговаривала себя, что ей и дальше следует идти по тому же пути тревог и волнений. «Не то чтобы я его очень любила, — рассуждала она про себя. — Нет, конечно, я не могу сказать, что в самом деле люблю его. Мне неинтересны его разговоры, его идиотские рассуждения. Но он не такой, как другие ребята из Сент-Анри».
Короче говоря, именно яркая индивидуальность Жана возвышала его в глазах Флорентины, хотя она и не могла бы объяснить, в чем эта индивидуальность заключается.
Они снова медленно двинулись в путь, думая каждый о своем, и мысли их текли по разным руслам, по таким разным, что никогда в жизни они не смогли бы понять друг друга.
Он думал: «Я больше не буду слей встречаться. Ну, может быть, еще раз или два, чтобы не о чем было жалеть… но с этим надо покончить, и поскорее…»
Она думала: «Надо устроить так, чтобы пригласить его домой».
Ей все больше хотелось сохранить то уважение, которое он выказывал ей сегодня вечером. Да, вот так и надо держаться — и особенно необходимо это потому, что вначале она вела себя довольно опрометчиво. «Пригласить его домой… Но можно ли? У нас так тесно, неприглядно и так много детей!»
Он думал: «Как она жалко выглядит в этом своем пальто… Почему бы мне не оставить ее сразу?»
На улице Бодуэн Флорентина остановилась перед убогим, обшарпанным деревянным домиком. Справа низкая сырая подворотня вела на задний дворик с кучами мусора, куда падали из окон полосы тусклого света. На этой улочке стояло десятка два приземистых деревянных домиков, а между ними то тут, то там виднелись такие же подворотни, ведущие на задние дворы. В конце улицы тянулась высокая железнодорожная насыпь.
— Ты живешь здесь или во дворе?
— Нет, здесь… — Флорентина указала на домик, стоявший прямо у края тротуара, под самым фонарем, при свете которого отчетливо выступала мрачная серая краска ветхого фасада. Сама Флорентина тоже стояла в резком свете дугового фонаря. Ее щеки казались впалыми, а слишком красные губы — вызывающими.
— Отойдем отсюда, — сказал Жан.
Он толкнул ее в тень. И тень была добра к девушке. Она стерла с ее лица грим, сделала ее по-детски трогательной, хрупкой, окутала таинственностью — и Флорентина стала далекой, милой и нежной. Жан глядел на нее с минуту, затаив дыхание, а потом порывисто обнял. Он обнял эту тень, эту улыбающуюся тайну, он притянул к себе ее бледную улыбку, ее хрупкость, ее доверчивость, ее глаза, такие бездонные во мраке ночи. Его губы коснулись ее щеки. Они искали изгиб, теплоту ее рта. А ветер кружил вокруг них, и снежинки скользили между их тесно сблизившимися лицами, и таяли, и стекали крохотными каплями по их губам.