— Вы любите танцевать, мадемуазель Флорентина? — спросил он.
— Так вот о чем вы хотели меня спросить?
Она сердито нахмурилась, но в глазах ее зажглись искорки любопытства. Она глядела на него исподлобья, прерывисто дыша, взволнованная, как всегда, когда какой-нибудь молодой человек обращал на нее внимание, — взволнованная и вместе с тем настороженная.
— Так вот что вас занимало?
«Пусть все оставят ее в покое! — думал Эманюэль. — Пусть все убираются и оставят ее в покое!»
— Но все-таки — вы ведь любите танцевать?
Флорентина невольно начала раскачиваться, словно услышала далекие звуки джаза. Она думала теперь только о том, как будет танцевать в объятиях Жана. Она еще ни разу не танцевала с ним. Но когда-нибудь она обязательно с ним потанцует. Может быть, именно Жан и поручил Эманюэлю порасспросить ее о ее вкусах? А может быть, он готовит ей какую-нибудь ловушку?
Она бросила на Жана быстрый взгляд.
— Смотря с кем!
Растерявшийся Эманюэль, смущаясь от иронического взгляда приятеля даже больше, чем от взволнованного вида Флорентины, весь во власти своей мучительной застенчивости, выпалил совершенно неожиданно для себя, тут же пожалев о сказанном:
— Вы свободны, скажем, завтра вечером, мадемуазель Флорентина?
— А в чем дело?
Ее тонкие ноздри дрогнули. И внезапно она поняла, что ей во всей обнаженности открылась жестокость Жана, но также и ее собственная жестокость, жестокость, которую нелегко сломить. Она указала рукой на Жана и резко бросила:
— Это, конечно, он сказал вам, чтобы вы меня пригласили?
Губы ее искривила гримаса. А почему бы ей не показать Жану вот так сразу, что она о нем совершенно не думает? Почему бы ей и самой не сделать вид, будто их поцелуи среди метели были всего лишь забавой, будто все уже забыто? Но вдруг он уйдет и больше не вернется! Велика ли радость будет тогда чувствовать, что она отомстила?
— Да вы какие-то сумасшедшие! — выпалила Флорентина вне себя от негодования. — Я никогда еще не встречала таких сумасшедших, как вы!
Она еще продолжала машинально улыбаться, но глаза ее горели обидой и гневом. Она пристально посмотрела на Жана, и губы ее сжались.
— Так я отвечаю — нет! Пригласи вы меня хоть в зимний сад ресторана «Нормандия», все равно я скажу — нет!
— Ну, не всерьез же это «нет», — вставил Жан.
— Да, я говорю — нет! Это «нет» и тому и другому, нет и нет!
Голос ее звенел от волнения. Несколько сидевших поблизости молодых людей забавлялись, наблюдая эту сценку, и подстрекали девушку взглядами и смешками.
— Так их, так, мадемуазель Флорентина, проучите их!
— Я говорю — нет, — повторила, она, повышая голос. — За кого вы меня принимаете? — Она нервно покусывала губы. — Есть тут такие, которые принимают нас за дур каких-то… Незачем далеко ходить, они здесь, рядом, я их могу по именам назвать!
Тут вмешалась Маргарита, которая с грохотом волочила мимо бидон.
— Слышь, не сердись, они же для смеха! — сказала она.
И ее грубоватый голос звучал добродушно и примирительно.
— Ты же видишь, они это для смеха, — повторила она и искоса посмотрела на Эманюэля и Жана с упреком, больше, правда, дружеским, чем суровым.
— Захочу, и буду сердиться! — бросила Флорентина. — Для смеха! Для смеха! Нашли себе забаву — надсмехаться над всеми! Для смеха! Эдак можно далеко зайти — для смеха-то!
— Но это вовсе не для смеха! — запротестовал Эманюэль.
— Ах, нет! Так для чего же? Мы здесь не для того, чтобы над нами надсмехались!
— Правильно! Проучите их! — прыснул молодой рабочий.
— Уж будь спокоен, я сумею их проучить!
— Но сердиться совершенно не из-за чего… — попытался объяснить Эманюэль.
— Ну, конечно, сердиться не из-за чего, — иронически отпарировала она. — Это вы так думаете, вы и такие, как вы…
Однако ее упреки были обращены вовсе не к нему. Ее глаза, в которых горело всепожирающее пламя, были прикованы к лицу Жана. А он, прищурившись, холодно улыбался с неуязвимым видом, словно ничто не могло его задеть, и пальцем лениво сбивал на пол пепел с сигареты. «Ах, ты-то все равно — мой!» — думала она и так страшилась потерять его, так досадовала на себя за эту странную привязанность, так ненавидела себя за эту взволнованность, что пришла в полное смятение и, уже не думая, говорила сбивчиво все, что приходило ей в голову, — лишь бы выразить свою иронию и презрение.