— Такой случай, — повторила Роза-Анна.
Она взглянула в его юные, сияющие глаза, в которых уже таяли следы досады. И ее собственные страхи рассеялись. Краем глаза она заметила, что Флорентина держится с невозмутимым равнодушием, и успокоилась — на лице ее появилось веселое заговорщицкое выражение.
— Да, — сказала она, — пожалуй, ты прав. Если все откладывать на завтра, так ничего никогда и не выйдет.
Она почувствовала, что надо как-то объяснить свою мысль, и добавила, нервно потирая руки:
— Я думаю, лучше решиться прямо вот так, сразу…
Она еще стеснялась совсем открыто показать, что безрассудство Азарьюса передалось и ей. На сей раз и она готова была следовать за ним в его легкомысленной затее — она, всегда такая благоразумная, всегда старавшаяся удерживать его от сумасбродств.
— Послушай-ка, — проговорила она, и дрожь в ее голосе показала, что она принимает решение, очень трудное для ее бережливой натуры, — магазины еще не закрыты, ведь сегодня суббота… Если ты поторопишься, то еще успеешь сделать для меня кое-какие покупки… Послушай, — повторила она, и в ее голосе прозвучало горькое сожаление о том, что они никогда не выходят вместе, обо всех желаниях, которые они вынуждены вечно подавлять, — послушай, ты купишь…
После этого страшного слова, прозвучавшего, как заклинание, она сделала долгую паузу. Она словно во сне прислушивалась к этому слову, как будто не веря, что сама произнесла его.
— Ты купишь…
Они перевели дыхание, — даже Флорентина, — спрашивая себя, на чем именно из тысячи возможных предметов остановит бедняжка свой выбор. Они словно видели, как перед ее взором проходят необходимые вещи, и она колеблется, не зная, на чем остановиться. А затем она с поразительной быстротой одним духом изложила длинный список, который мгновенно возник у нее в голове.
— Ты купишь, — сказала она, — четыре метра синей саржи, три пары бумажных чулок, рубашку для Филиппа, если попадется… нет, четыре пары чулок и еще башмаки для Даниэля… И не забудь, что размер седьмой…
Она, казалось, обдумала какое-то возникшее у нее возражение и добавила, немножко сбитая с толку в своих мудрых расчетах:
— Нет, ботинки, пожалуй, нужнее всего не ему, ведь он, наверное, в этом году еще не оправится настолько, чтобы опять ходить в школу. Без этой покупки можно и обойтись, ведь ботинки стоят дорого. У Альбера тоже башмаки совсем прохудились…
На лице ее отразилась нерешительность. Ее терзало смутное ощущение собственной несправедливости. Подобно многим матерям предместья, она считала, что совершенно незачем спешить с отправкой младших детей в школу. Она ничуть не упрекала себя за то, что задерживала малышей дома, если не хватало теплой одежды, но делала все возможное, чтобы отправить в школу старших, даже хотя бы ценой явного предпочтения, которое так обижало малышей. И самым обездоленным был Даниэль. Роза-Анна вдруг сообразила, что мальчик из-за своей болезни давно уже обходится без новых башмаков.
— Седьмой размер, — пробормотала она, сжимая ладонями пульсирующие виски. — Ну, значит, как я сказала, саржа, чулки, обувь, рубашка…
И вдруг Альбер, который, казалось, спал глубоким сном, произнес умоляющим голосом:
— А мне купят галстук?
— О господи, — растроганно сказала Роза-Анна. — Отец, если тебе попадется не очень дорогой…
— А мне, — запищала маленькая Люсиль, — мне ты уже давно обещала новое платье!
Звонкие требовательные голоса детей разбудили Даниэля; не сознавая, что творится вокруг, и поняв только, что пришло время высказывать свои желания, он пробормотал со всей своей детской наивностью:
— Уже рождество?
И взрослые засмеялись, хотя у них сжалось сердце. Но тут Роза-Анна, увидев, что внезапно ее со всех сторон окружили и осаждают эти выпущенные ею на волю желания, спохватилась и уже строго сказала:
— Спите, все спите! Мы никуда завтра не поедем!
— А куда мы завтра поедем?
Взволнованные дети гроздьями свешивались со спинок кроватей и смотрели на Альбера, который рассказывал им:
— Тихо! Кажется, мы завтра поедем к бабушке на варку сахара!
Теперь всех, и взрослых и детей, охватило такое возбуждение, они уже оставили так далеко позади свой дом, — и тусклый свет, и ютящиеся по углам тени, — они уже вступили в такую сказочную, прекрасную страну, что Азарьюс счел совершенно естественным вопрос:
— Ну, а ты, мать? Тебе ведь, пожалуй, тоже требуется новое платье?
Она улыбнулась ему быстрой улыбкой с оттенком упрека, словно захваченная его воодушевлением, она теперь лучше понимала его порывистый характер, всю нежность, переполнявшую его сердце в это мгновение.