— А ведь ты заигрывала с Эманюэлем тогда, несколько недель назад, в кафе.
— Я против него ничего не имею, — проговорила Флорентина сдавленным голосом. — Но он мне безразличен…
Стараясь не отставать от него, она споткнулась; ее подбородок подергивался.
— Но почему ты все-таки пришла? — настойчиво повторил Жан.
На ее губах появилась и тотчас исчезла приниженная улыбка, которой он не заметил, потому что упорно глядел вдаль, — улыбка, оставившая след только в нелепом ответе девушки:
— Я слышала, что ты поздно работаешь по вечерам. Вот я и решила подождать тебя здесь… Уже три недели, как мы с тобой не виделись… и на вечеринку у Летурно ты почему-то не пришел, хотя и говорил…
Она сделала неловкий жест, облизнула губы и, наконец, выпалила:
— Иногда я думаю — ты, может быть, рассердился на меня?
Он пожал плечами. И тогда она дошла до такого самоуничижения, на какое никогда не считала себя способной:
— Может быть, я сделала что-нибудь не так, обидела тебя, сама того не зная…
Он раздраженно покачал головой.
— Нет, — сказал он. — Но я — не твой дружок.
Он шел быстро, и ей трудно было держаться рядом с ним. Она торопливо шагала, почти бежала. Но все время ее тень оставалась позади его тени.
И она все больше досадовала на себя за то, что не придумала заранее более правдоподобное объяснение своего прихода. Но ведь очень трудно объяснить ему, что она просто поддалась необдуманному порыву. И все же она ничуть об этом не жалела, хотя внутренний голос все время нашептывал ей: «Он о тебе вовсе не думает. Ты ему совсем не нужна!» Она не хотела слушать советов этого голоса. Надо было вести себя так, как она наметила, выходя из дому. Она снова попыталась завязать разговор.
— Ну что же, даже если ты и не мой дружок, — сказала она, — так из-за чего же сердиться?
Это странное сочетание наивности и упорства вызвало у Жана улыбку. Но улыбку такую жестокую, что Флорентина, заметив ее, совсем потеряла самообладание. Вся еще остававшаяся у нее гордость взбунтовалась. Она прикусила губу, ее ноздри раздулись.
— Ну ладно, ты не бойся, — сказала она. — Я за тобой бегать не собираюсь, будь спокоен.
И в ее голосе зазвучали слезы, когда она добавила:
— Это ты начал.
Но Жан удержал ее за руку.
— Ладно, — сказал он. — Раз ты пришла, пойдем вместе поужинаем.
Теперь уже он старался не отставать от нее, так как она все ускоряла шаг, шла рядом с ним очень быстро, приподняв голову над меховым воротником, и все время покусывала нижнюю губу. Иногда она делала попытку высвободить руку, и порой туман застилал ее взор и она плохо видела дорогу.
Справа сиял ярко освещенный фасад какого-то здания. Они вошли в этот совсем недавно открытый ресторан — в нем еще стоял запах масляной краски и свежего дерева. Жан повел Флорентину в кабинет в глубине зала и помог ей раздеться. Она позволила ему снять с нее пальто, ничего не говоря, но ее губы перестали дрожать. И внезапно в нем что-то изменилось.
Сейчас Флорентина неожиданно предстала перед ним не как назойливая и неотвязная тень, преследующая его именно в те минуты, когда ему хотелось быть одному, но как живая женщина, зябко дрожащая в ярком свете люстры. Коричневый пуловер тесно облегал ее фигуру, отчетливо обрисовывая маленькие острые груди. Сегодня на ней не было никаких украшений, она даже почти не накрасилась. На этот раз она стояла перед ним, забыв о кокетстве, беззащитная, почти покорная, живущая какой-то неведомой ему трепетной жизнью. И вот такая, серенькая, скромная, лишенная всех своих прикрас и тайн, она вызвала в нем самые давние, самые грустные воспоминания. Это удивляло и смущало его. Все эти три недели напряженная работа помогала ему изгнать из памяти образ девушки. Кроме того, заметив, что Эманюэль заинтересовался Флорентиной с первого же взгляда, он решил больше не встречаться с ней — таким образом, он сразу положил бы конец всем своим колебаниям, предоставил свободу действий лучшему другу, да и у него самого возникла бы иллюзия собственного великодушия. На самом же деле, пока у Летурно шла вечеринка, он некоторое время бродил под освещенными окнами, но потом ушел. Право, не такой уж он плохой человек, как думают, — ведь он по доброй воле толкнул Флорентину к Эманюэлю, который способен полюбить ее всерьез. Но он не предполагал, что ему еще доведется встретиться с ней — ни в «Пятнадцати центах», куда он больше не заходил, ни где-нибудь в другом месте. Меньше всего он ожидал увидеть ее в такой поздний час на пустынной улице… Он посматривал на Флорентину с озадаченным видом, а в голове его складывалась неясная мысль: «Тем хуже для нее. В конце концов она сама виновата…»