Кто же ее спросит-то?!
Он может называть ее Любой, кочергой, мышью белой или козой старой, или еще как захочет, она возразить не смеет. К чему такое лицемерие? А, понятно, так по протоколу…
– Конечно, Богдан Владимирович.
– Присаживайтесь, Любаша, – это он уже без разрешения. – Присаживайтесь. Поговорим. Кое-что обсудим. Наметим план работ, а потом… Потом поужинаем где-нибудь. Вы ведь не откажетесь составить мне компанию и немного побыть моим гидом? Город мне не особенно знаком, вдруг заблужусь.
– Д-да, да, конечно. Без проблем, – промямлила она почти нечленораздельно, едва не свалившись со стула.
О как! Прямо с первого дня и вот так повезло…
Инвестор, олигарх, хозяин, холостяк и прямо вот так вот…
Неужели ей повезло? Неужели прямо с сегодняшнего дня вместе с затяжным дождем канет в небытие и ее затяжная проза жизни? Неужели, неужели, неужели…
Люба облизала пересохшие губы, с ужасом вспомнив, что забыла обновить помаду. Чучело гороховое! Нужно было подкраситься хоть немного. А что теперь у нее на губах? Вся помада, что осталась, сползла к карандашному контуру, открыв ее голые губы…
– Любаша, да вы меня не слушаете! – вдруг возмутился Богдан Владимирович.
– Простите, бога ради! – она покраснела почти до слез. – День был тяжелый, устала немного.
– Да, к тому же сегодня пятница, и домой хочется, так ведь? – он понимающе кивнул, встал с директорского кресла и потянул со спинки пиджак. – Едем ужинать, Люба. О делах потом…
Тот «Мерседес», что дремал, уткнувшись в гостиничный забор, и в самом деле оказался его. Они подошли к машине, и Богдан помог ей забраться, поддержав за локоток. Потом сел на место водителя, и они поехали колесить по городу. Он почти не спрашивал у нее, где нужно сворачивать. Видимо, сказав, что город ему незнаком, он немного слукавил.
Люба была не в претензии. Она сидела, вжавшись в кожаное кресло, и украдкой вдыхала в себя запах дорогой жизни.
Она была здесь повсюду. В обивке кресел. В ковриках под ногами. В безделушке, что болталась у них перед носом на ветровом стекле. Всюду напоминание о той самой дорогой жизни, которую ей приходилось видеть лишь со стороны и никогда в ней не поприсутствовать. А вот пришлось. Поди же ты…
Хелин остановил машину на Парковой. Здесь пару месяцев назад открылся самый дорогой ресторан в их городе. О том, чтобы как-нибудь пойти сюда с приятельницами, нельзя было и мечтать. По слухам, здесь за один вход надо было отвалить столько, сколько они скидывались на целый ужин. И одеваться сюда нужно было соответственно.
Вспомнив об этом, Люба мгновенно запаниковала. Господи, зачем он привез ее сюда?! На ней же эта ужасная блузка ядовито-зеленого цвета. Пускай она идет ей, но Танька назвала ее вульгарной и совсем не стильной. А он привез ее туда, где дамы, опять же с чужих слов, щеголяют в декольте и настоящих бриллиантах.
– Не стоит так смущаться, Любаша, – мягко проговорил Богдан Владимирович, вводя ее в широко распахнувшиеся перед ним двери. – Вы со мной. Остальное неважно.
Сказать, что она тут же успокоилась, было бы преждевременно, но немного уверенности все же ей перепало. Люба перестала исподтишка наблюдать за присутствующими, то и дело одергивая блузку. Кстати, посетителей было не так уж и много и…
И вот тут, как только ей удалось хоть немного взять себя в руки, она увидела Кима.
Черт побери!!! Черт побери все на свете! Почему именно сегодня?! Почему именно сейчас?! Вот злодейство так злодейство. Что он тут делает в такое время?! Что?!
У Кима был одинокий ранний ужин, либо поздний обед. Он сидел лицом к входу у самого окна и с аппетитом таскал что-то с тарелок, уставивших его столик. На Любу он едва взглянул, тут же узнал, слегка кивнул и тут же продолжил трапезничать с прежним аппетитом. Никаких тебе чувств, никакого волнения, ничего.
А вот она разволновалась. Так разволновалась, что совсем позабыла, зачем и с кем она здесь. Опомнилась лишь, когда Богдан Владимирович вторично назвал ее по имени.
– Что-то вы сегодня несколько рассеянны, Люба, – попенял он ей не без раздражения. – Или вы всегда такая?
– Нет, нет, что вы! Простите, бога ради! – опомнилась она и перестала коситься в сторону знакомой, некогда горячо любимой, склоненной над столиком макушки.
– Что будем заказывать? – Хелин открыл меню и начал зачитывать, попутно вставляя свои рекомендации.
С заказом покончили быстро. Пригубили принесенное вино, приступили к ужину. Говорили о городе, о плохом начале лета, о жилищных условиях горожан, заводчан – в частности. И плавно перешли к ее главной задаче.
– Вы должны осознавать, Люба, что вам оказана честь и доверие, – мягко начал Хелин, излишне пристально буравя взглядом ее переносицу. – Осознавать и быть ответственной в полной мере. Работа будет секретной. Вы подпишете договор о неразглашении. Вам выделят помещение. И ровно через неделю вы приступите. Да, чуть не забыл. Получать деньги вы будете в моем кабинете, из моих рук лично, минуя кассу. Ваша зарплата составит… Куда вы все время смотрите, Люба?!
Куда она смотрела?
Да на Кима она все время смотрела. Смотрела, слушала свое сердце, шерстила мысли и воспоминания, и через раз обзывала себя распоследней дурой.
Как же она смогла тогда…
Как смогла разругаться с ним из-за какого-то пустяка?! Вспомнить же даже невозможно, из-за чего разгорелся тогда весь сыр-бор. Разругались, раскричались, разбежались по домам. А наутро он уехал. И не звонил и не писал потом три месяца. А когда вернулся вдруг как-то, вернулся так же внезапно, как и уехал, то она ему с деланной улыбкой сообщила, что выходит замуж через две недели.
«Дура ты, Любовь, – с чувством сказал он ей тогда; он всегда называл ее только Любовью и редко по-другому. – Нашла за кого выходить замуж! За Серегу Иванова… Он-то зачем женится, не сказал? Может, ему просто жить негде?»
Люба вспыхнула тогда, как порох. Со слов Кима выходило, что больше ее любить было не за что, только как за жилплощадь. Во всяком случае, услышала она в его словах именно это. И понять не поняла, что намекал он вовсе не на ее, а на Серегину никчемность. Не поняла, хлопнула дверью у Кима перед носом, и букет не взяла, который он принес для нее и тискал за своей спиной во время разговора.
Больше она его не видела до сегодняшнего дня ни разу. Слышала, что он снова уехал. Что будто бы женился и чего-то в жизни достиг. Но точно ничего о нем не знала, потому что не спрашивала. А не спрашивала, потому что боялась, что будет больно. Как вот сейчас…
Даже близкое присутствие желанного олигарха не помогало. Мысли путались. В глазах все плыло и колыхалось, как густой кисель. А в груди все жгло и жгло, не переставая.
– Это кто? – Хелин оглянулся, проследив за ее взглядом.
– Это?.. Это мой старый знакомый. Его давно не было в городе. И увидеть его было неожиданностью. Вы извините меня… – забормотала она, с трудом перевела взгляд с Кима на Хелина, продолжая что-то жевать, совершенно не чувствуя вкуса. – Мы остановились, кажется, на моей зарплате?
– Для начала я не могу предложить вам слишком много, – Хелин тут же подхватил, мгновенно переключившись на тему, интересующую их обоих. – Скажем… Тысяча долларов вас устроит?
Она едва не поперхнулась. Вытаращила на него глаза и не моргала минуту точно. Потом проглотила так и не разжеванный кусок и хрипло переспросила:
– Сколько долларов?
– Тысяча, Любаша. Понимаю, это мало, но потом может быть больше. И… – и тут Богдан Владимирович принялся распространяться относительно временных трудностей, новизны проекта, о дебиторской задолженности и еще о чем-то.
Люба его почти не слушала, замерев с вытаращенными глазами и глупой улыбкой.
Тысяча долларов!!! Господи, это же целое состояние!!! Это же для нее… Это же для нее самая настоящая манна небесная!!!
Сейчас у нее сколько? Три с половиной тысячи отечественных, деревянных. Иногда на две сотни больше, когда Симанов в отпуске или на больничном, и ей доплачивают за совмещение обязанностей. А тут сразу двадцать восемь, или сколько там по нынешнему курсу?! Куда же… Куда же она девать их станет, когда их будет так вот много и причем ежемесячно?!