Домой они шли под руку, но молча…
Какая огромная тяжесть спала с души Князевой, увидевшей, на какие муки, а может быть, и гибель она была обречена; но вдохновенный подвиг Юрия Фроловича рассеял эту угрозу. В душе у нее, с новой силой вспыхнуло чувство любви к нему и сознание ответного долга, в уплату за его покровительство. Они встали на колени и благодарили Бога за то, что, в лице Юрия Фроловича, Вера встретила такую защиту. После молитвы Вера села в угол комнаты, в глубоком раздумий. Юрий Фролович молча прохаживался взад-вперед по дому, тоже погруженный в какие-то свои думы.
После продолжительного молчания, Вера с волнением сказала:
— Юрий! Я благодарю тебя за такой благородный подвиг… я многим обязана тебе и полна решимости отблагодарить тебя, но не знаю, чем?
— Вера! Я многого не могу сказать тебе, скажу только лишь коротко, я полюбил тебя, как свою душу… — и, положив ей руки на плечи, добавил, — но я больше не могу так… ведь, мы уже во многом живем, как супруги… Прошу тебя решиться, чтобы быть нам, по-настоящему, мужем и женой.
Вера слегка освободилась от его рук и, волнуясь, ответила:
— Но, ведь, это же преступление; у тебя была семья, и она может возвратиться!
— Была семья, теперь ее нет. Скажи откровенно, что нам теперь делать, мы уже не можем друг без друга, и людям это объявлено. Пусть Бог помилует нас…
— Но, Юрий! Ведь, я же девушка… Столько лет борьбы… страданий и за христианскую, и девичью честь… а церковь? А ответственность за последствия? — склонив голову, прошептала Вера.
— Ты пойми, Вера, — продолжал он, — церкви здесь нет, с семьей моей все покончено, твой приговор, да и мой — бессрочный, а здесь, как видишь, мы нужны только друг другу. Решайся! Бог милостив!
Немного подождав, он обнял ее еще горячее. Теряя самообладание, Вера все же крикнула:
— Юрий! Это же грех!..
* * *
Утром Вера проснулась раньше Юрия Фроловича и, взглянув, увидела на подоконнике Зоин нераспечатанный конверт. Осторожно поднявшись с постели, она взяла его и, присев у окна, вскрыла.
"Сестра Вера! Приветствую тебя именем Господа Христа Иисуса! Наименьшая твоя сестра, в Господе, Зоя.
До меня дошли очень тревожные слухи, что ты перешла для жизни в дом Юрия Фроловича, нашего брата. Я обязана, как сестра, предупредить тебя, хоть ты и не любишь меня за обличения; тебя преследует грех твой, с каким ты не рассталась еще в молодости. Прошу тебя, для спасения чести твоей и души твоей — оставь это, не смотря, что он брат. Дьявол так ваши дела сведет, что ты невольно вынуждена будешь согрешить. Ведь, у него же, где-то есть жена и дитя. Зачем тебе искушать Господа и брата? Лучше доверься Господу, противостань греху, и Бог избавит тебя, как уже не раз избавлял. Сестра, беги от греха, пока он еще не овладел тобою!
Послушай голос Божий, пишу, любя тебя — оставь его избушку. Поверь мне, вы не устоите оба. Спаси тебя Бог! Зоя".
— Поздно! — опустив медленно письмо, с глубоким сознанием своей вины, она подошла к постели и, разбудив Юрия Фроловича, дала ему прочитать письмо.
* * *
Совместная жизнь Юрия Фроловича с Верой, с материальной стороны, принесла им обоим большие изменения. Здоровье его заметно стало укрепляться, а хозяйство приняло образцовый вид и расширилось. Успокоенная от всяких посягательств и грязных сплетен, Вера заметно повеселела, еще больше похорошела, внешне расцвела.
После того, как их брак зарегистрировали в комендатуре, она оставила дневальство в бараке и в поселке появлялась очень редко.
Но в душе угрызения совести, с возрастающей силой, омрачали всю их жизнь.
Вскоре она получила известие, что ее милая мамочка, Екатерина Ивановна — дорогой ее, неподкупный ангел-хранитель — отошла в вечность, с ее именем на устах. Внутренняя духовная радость и мир быстро оставляли ее, а без них обнаружилась никчемность и призрачность супружеской жизни. Тем более, что, по прожитии двух лет, они обнаружили себя бездетными; изменяться стали и их взаимоотношения. В характере Веры стали появляться раздражительность и придирчивость. Испытывая это, кроткий от природы, Юрий Фролович стал еще более замкнутым, придавленным. Часто, возвращаясь домой, он стал замечать лицо Веры заплаканным. В этих случаях, он склонял Веру к объяснениям, осуждая себя в слабости и обвиняя себя в том, что он склонил ее к супружеской жизни.
Такое сознание Веру еще больше тяготило, так как не его, а себя она обвиняла в их незаконном браке, и тогда слезы ее были уже открытыми. Заканчивалось все общим раскаянием. Вместе не устояли — вместе, не ссорясь, должны теперь и нести это бремя. Плакали, молились вместе, сознавая вину свою пред Богом, но выхода из этого не видели никакого.