— "Встал и пошел к отцу своему, — открылось ему место из Евангелия Луки 15:20–23. — И когда он был еще далеко, увидел его отец его и сжалился; и побежав, пал ему на шею и целовал его. Сын же сказал ему: отче! я согрешил против неба и пред тобою, и уже недостоин называться сыном твоим. А отец сказал рабам своим: принесите лучшую одежду и оденьте его, и дайте перстень на руку его и обувь на ноги; и приведите откормленного теленка и заколите: станем есть и веселиться…"
Владыкин закрыл Библию и, упав на колени, зарыдал:
— Господи! Вот чего мне не хватало! Тебя, милующего Отца моего небесного. Только святая, дивная Библия могла явить мне Тебя. Прости меня, Отче! Я много согрешил против неба и пред Тобою, а Ты, через служение сестры, вышел ко мне, на эту жуткую дорогу вторично, как когда-то в годы моей юности, — изливал Павел душу в раскаянии. — Прости и возврати мне радость спасения моего. Аминь.
— Аминь!!! — подтвердили Женя с Лидой и подошли к Павлу.
— Вот теперь, ты меня можешь назвать братом, — со вздохом, облегченно сказал Владыкин Лиде, горячо пожимая ее руку. — Спасибо тебе, ты как сестра пришла к нам и принесла с собой святую Библию.
В радостных объятьях "душил" Женя своего друга, поздравляя с обновлением, но признался ему:
— Ты счастлив, Павел, что так доверчиво встретил Библию с первого же раза, а я вот, не мог так.
— Женя, я поясню тебе, почему это так: ты оказался между двумя самыми дорогими и любимыми личностями — женой и Христом;…а у меня Он один.
— Ой, Павел! — задумавшись, ответил Женя, — ты затронул такой вопрос, который, действительно, со всей ясностью мной, пожалуй, еще не решен.
— Ну хорошо, друзья мои, "станем есть и веселиться", — подходя к столу, повторил Павел слова, из прочитанного стиха.
За чаем Лида охотно рассказывала о жизни на "материке" и особенно о тех событиях, которые произошли в Ташкенте после ареста мужа.
Из рассказа Павел составил себе яркое представление о тех бедствиях, голоде; утратах родственников и друзей вследствие арестов, а затем уже, и войны; о тесноте — по причине прибытия эвакуированных людей и предприятий.
С особенным напряжением Павел слушал, как после многочисленных скитаний по убогим углам, церковь успокоилась в определенном доме молитвы, но ценой компромиссов, за счет духовной свободы. Осуждал в душе лукавые извороты Сыча Фомы Лукича, трусость и жажду к первенству, старцев: Глухова Савелия Ивановича, Умелова П.И., Громова И.Я. С ревностью, осудил деятельность Патковского Филиппа Григорьевича, за отступление от позиций святых принципов братства баптистов. Но загорелся самоотверженностью при рассказе о Михаиле Шпаке: хотелось встать рядом с ним на суде и сражаться с толпой фарисеев. Сердце Павла особенно "выпрыгивало" из груди во время рассказа о бодрствующей, подвизающейся христианской молодежи. Впервые в жизни он слышал об организованной молодежи, ее стойкости, самоотверженности и бесстрашии. В эти дни и ему хотелось быть там, в ее рядах: с Библией в руках, ободрять ее в минуты уныния, вдохновлять в случаях безвольного молчания, обличать за неуместные и несвоевременные увлечения, дышать с ней одним воздухом, вместе петь и молиться.
Шестнадцать лет назад он последний раз сидел в собрании, пел в хору рядом с матерью — Лушей, декламировал стихи за одним столом с отцом…
После ужина все перешли за стол в комнату, и Лида, продолжая свое повествование, показала фотографию ташкентской молодежи и хора. Павел долго, жадными глазами, с восхищением, осматривал это, невиданное им ранее, общество молодежи и был удивлен тем, что снимок сделан перед отъездом Лиды на Колыму. Открыв Библию, Женя прочитал из 132 Псалма: "Как хорошо и как приятно жить братьям вместе! Это как драгоценный елей на голове…ибо там заповедал Господь благословение и жизнь навеки".
После чтения все склонились на колени и долго изливали перед Господом свои изболевшие сердца в молитве. Окончив молитву, Павел до полуночи списывал из Библии тексты в записную книжку. Затем, распрощавшись, вышел к пойме реки Детрин на то место, которое они с Женей назвали "Жертвенником". Огромное дерево, вывороченное ураганом, лежало стволом на земле, а, поднятыми вверх корнями, напоминало шалаш садовника. Пурга намела кругом такие сугробы, что под коряжиной царило полное затишье. Павел, зайдя туда, вспомнил, как два года назад они, по-братски обнялись на этом месте с Женей и назвали его молитвенным жертвенником, однако сюда больше не заходили. Теперь же Владыкин так рад был этому уединению, что, оттоптав ногами снег, склонился на колени в горячей молитве. Именно теперь, здесь, он ощутил ту близость к Господу, которую, когда-то так незаметно, утратил. Огонь в его груди разгорался, не подобно таежному костру, а вспыхнул ярким светильником, как в скинии Моисеевой. Душа была полна блаженства, так что в ней не было места другим желаниям, как только: "Жить для Иисуса, с Ним умирать…"