В Свердловске произвол конвоя перешел все границы. Жара стояла невыносимая, раскаленная крыша так и пышела жаром, несколько раз вагон обошли с колотушкой и целый день томили голодом. Первые не выдержали женщины: они стали вопить, призывая мужчин к протесту. Будто по команде над всем составом пронесся мощный людской стон:
- Хле-еба! Во-оды! Про-куро-ра!
Состав держали между товарняками, но крик услышали вольные, на мосту стали скапливаться люди, между ними тоже началось волнение, конвой поначалу угрожал, потом растерялся.
- Хле-еба! Во-оды! Про-ку-ро-ра! - стенали заключенные.
Выход нашел старшой; он побежал к начальнику станции, расчистили пути в дальнем конце станции, куда люди не допускались, и туда загнали весь состав. А к вечеру принесли хлеб и кадушки с баландой. В бочках подали воду. Вмиг все расхватали. Появился и прокурор. Он внимательно выслушал жалобы, чиркнул пару раз карандашиком в записной книжке, обещал разобраться, состав отправился, ...а произвол конвойных усилился. На этот раз голод коснулся и урок. Они набивали бочки хромовыми сапогами, куртками, рубашками, брюками и все меняли... на корку хлеба и пачку махорки. Это было неслыханно! Люди зверели - крошка хлеба в руках у какого-нибудь счастливчика вполне могла стать причиной для убийства.
Часами говорили о тюремных произволах. Без приукрашиваний, скучными голосами, зеки делились опытом о перенесенном в Соловках, на Беломорканале, Вишере, Мариинке, Воркуте. Все рассказы, как правило, подтверждались демонстрацией изуродованных рук, ног, шрамов на теле, лице, голове и назывались имена палачей. Павел не мог слушать этот треп без содрогания и лишь молился, привыкая и готовя себя к подобным испытаниям. Чаще всего он старался перевести разговор на Библейские темы. Вздыхая от мрачных воспоминаний, слушатели постепенно светлели лицом, проникая, каждый по-своему, в смысл слов Иисуса Христа. Особенно полюбился им рассказ о Его страданиях: в них они усматривали нечто схожее с собственной судьбой.
Уже целый месяц длился этот бесконечный этап, эти кошмарные мучения, которым тоже не было конца. Появились вши. Немудрено: за это время их лишь однажды сгоняли в душ, где-то после Перми. Попытка посетить баню в Иркутске не удалась: люди не стояли на ногах. Одежду прожарили, но без толку вши не исчезли.
Силы оставили всех - и урок и нормальных арестантов: лежали покатом.
Теперь в вагоне, с трудом вмещавшем тридцать шесть человек, стало свободнее: исхудавшие тела напоминали высохшие щепки.
Вот и Забайкалье. Дорога причудливо вилась между сопок, поросших невиданным лесом, где-то южнее, в сизой дымке угадывалась Манчжурия. Менялся облик природы, характер построек, не отступал только зной: дальневосточное солнце ничуть не уступало европейскому. Потные тела арестантов подсыхали только ночью. Заканчивался июнь, а там...
Однажды проснулись от необычной тишины. Поезд стоял. Не было слышно и конвойных колотушек. Посмотрели в окно: у вагона стоял конвойный.
- Что за город? - спросил Батя.
- Облучье, - неожиданно приветливо ответил тот. - Приехали.
Как по команде все вскочили, кинулись к окну, навалились друг на друга. Недалеко, за железнодорожными путями поднимался в гору поселок.
- Ну что, братцы, - послышался голос конвойного, отодвигая дверь и запирая ее на крайнюю сережку, - приморили вас в дороге? Ничего, не унывайте, у нас оживете.
Свежая струя воздуха ворвалась в вагон, вместе с ним, из-за сопки, брызнули лучи солнца.
Как-то совсем по-другому, по-людски, что ли, роздали воду, утреннюю двойную! - пайку хлеба, по нескольку штук селедки - иваси и объяснили, что рацион выдается на весь день, до места.
"До места! До места!" - пронеслось по вагону. Выходит этапным мучениям пришел конец? Арестанты заметно оживились.
Перед вагонами поставили столы, на них разложили дела арестантов. Вызывали по фамилиям, с вещами. У столов распределяли по колоннам.
Павла сразу же оторвали от вагонных товарищей и с незнакомыми узниками направили в вагон-баню. Оттуда - в вагон, на котором белели громадные буквы - БАМ (Байкало-Амурская магистраль). Вагон постепенно наполнялся заключенными. К вечеру, с гиканьем и хохотом, втолкнули нескольких женщин. Те потребовали отделить для них уголок, что было тут же исполнено. Вслед за ними появилась прилично одетая девушка тоже из зеков и объявила, что до места назначения пища выдаваться не будет, но если у кого-то сохранились деньги, она может купить продукты. Павел обрадовался: он уже давно нащупал пятерку и тут же вручил ее благодетельнице. Через полчаса она вернулась, подала пищу. Павел с жадностью набросился на еду, но тут же, вспомнив, что после длительного голодания нельзя много есть, умерил пыл и оставшиеся кусочки завернул в тряпочку. Одна из вошедших девушек жадными глазами проводила исчезавшие кусочки.
- Вы, наверное, сильно голодны?
Девушка кивнула головой, сглотнув слюну. Павел развернул тряпку:
- Возьмите, покушайте.
Девушка осипшим голосом пояснила:
- У меня была целая сумка с продуктами, помогли на этапе.
Еда исчезла моментально. Павел заметил на руке, в которой она держала хлеб, татуировку с именем и хотел разглядеть ее, но девушка тут же спрятала руку за спину.
Вагон закрыли, объяснив, что теперь его откроют лишь на месте назначения. Наступил полумрак. Девушка продолжала сидеть на том же месте. Павел спросил, не желает ли она послушать историю о Марии Магдалине, и о ее встречи с Христом. Девушка кивнула головой. Павел принялся рассказывать, искренне жалея эту погибающую душу. На средине рассказа у нее потекли слезы. Павел умолк, не желая усиливать ее страдания.
- Конечно, я виню начало и причину моего падения, всхлипывая, призналась она, - но вот сейчас я впервые узнала о том, что и для потерянной жизни есть счастье. О, как бы и я хотела встретиться с Великим Учителем!
Утром в дверь деликатно - деликатно! - постучали:
- Кончай ночевать! Приехали работать, а не спать. Выходи с вещами!
Павел недоверчиво посмотрел на говорившего. Обыкновенный мужчина, без злобного оскала и без хищного огня в глазах. Еще больше удивило то, что за его спиной не виделся конвой с собаками. Он спрыгнул на землю и огляделся.
Вагон стоял на запасном пути. Прямо от рельсов начиналась заболоченная равнина, за которой подковообразной стеной синела дальневосточная тайга. Близко цвели золотистые лилии и ярко-красные сурамки. Утренняя свежесть так и распирала грудь, после затхлого воздуха "телятников" от нее кружилась голова. Кое-кто присел в изнеможении.
За толпой арестантов наблюдала молодая красивая женщина. Павел подошел поближе: миловидное лицо несло на себе отпечаток суровости. Было той женщине не более двадцати пяти лет. Это была Зинаида Каплина, начальница первой фаланги (лагеря). Под ее начальство и прибыли арестанты, в том числе и Павел Владыкин.
Рядом с Каплиной стоял мужчина лет 35 с таким же суровым, но похотливым лицом, рябым и дряблым. Это был лагерный опер. Удивительнее другое: оба они - заключенные, но пользовались особыми привилегиями и тем самым ничуть не отличались от вольнонаемных. Кроме того, они сожительствовали, хотя всем давали понять, будто они супруги.
- Ну что ж, ребята, - властным тоном заявила Каплина, вот вы и прибыли на разъезд "Известковый", на фалангу номер один, где будете под моим началом. Я вам сочувствую, вы приморены, еле держитесь на ногах, что не мудрено после двухмесячного этапа. Фаланга находится в двух километрах отсюда, и мы сразу же пойдем туда. Извозчиков для вас нету. Наши лошадки возят землю и выполняют план. По дороге будем отдыхать, чтобы пришли живыми. Вперед!