Но тут, из беспросветного мрака в стенах стал нарастать стон - скрипка взвыла, скрипка застонала в беспредельном мученье, и, казалось - что-то бьется, кровоточит в этой черноте, и вновь почувствовал Виктор, как нарастает, подниматься из него дрожь. С немалым трудом смог совладеть с собою, проговорил:
- Ты все-таки должен окна открыть... Там же весна... Ть-фу - ведь когда шел к тебе, целую речь заготовил - доказать тебе хотел, что нельзя так жить! Ты же заживо здесь изгниваешь! Ты...
- Тише... - неожиданно страстным шепотом повелел Виталий, и поднял тонкую свою, почти сливающуюся со мраком руку - Виктор по неволе подчинился ему.
По щекам Виталия катились все новые и новые слезы, а скрипка то все надрывалась, все завывала, все стенала - казалось, это чья-то душа умирает, жаждет высказать что-то самое сокровенное. Так продолжалось неведомо сколько времени - Виктор, право, не знал, сколько прошло минут. Когда он шел сюда, он отдавал отчет в каждой минуте, он был сосредоточенным, думающим человеком - теперь все расплылось, и он позабыл о прежних своих помыслах. Он смотрел на Виталия, видел эту плачущую тень, чувствовал как пронзительная скрипичная музыка наполняет комнату, как движется во мраке - что-то совсем непривычное, подобное чему он испытывал прежде только здесь, вновь и вновь заставляло его вздрагивать, а потом, когда запись оборвалась, то он понял, что плачет плачет уже долгое время - жаркие следы слез остались и на щеках, и прикосновениями теплых пальцев проникли через рубашку, на грудь...
Когда музыка оборвалась, и темная эта комната наполнилась непривычной, звенящей тишиною, тогда Виталий вскочил - движение его было какое-то неестественное, мертвенное, призрачным рывком метнулся он туда, где сокрытый тенями, таился магнитофон. И тогда Виктор вскочил, и громким голосом настойчиво проговорил:
- Нет - постой. Слышишь, Виталий, я тебя прошу - не переворачивай на другую сторону. Это надо прекратить, ты должен выслушать меня...
Но Виталий не слушал его - дрожащими руками он стал вынимать кассету - он так волновался, что даже и в руках ее не удержал - она упала на пол, он же склонился за нею, и слился со сгущающимся там мраком, стал подобен черному нечто, копошащемуся у пола. И в то время пока он искал кассету, Виктор ощупью нашел ведущий от магнитофона провод и выдернул его из сети, тут только понял, что щеки его еще мокрые, вытер их. Повернулся к Виталию, и решительным, чеканным голосом (хоть и не малых трудов это ему стоило), принялся выговаривать:
- Мы должны поговорить. Я не затем пришел, чтобы...
Но тут на улице раздался резкий, довольно громкий хлопок - должно быть, детвора баловалась - и тут же, в ответ на этот хлопок настойчиво забибикала, захрюкала, завизжала сигнализация у машины; и еще где-то в отдалении стал заводится, закряхтел двигатель мотоцикла.
- Довольно, довольно... - проникновенным, молящим голосом, произнес тут Виталий, и тем же дрожащим голосом, продолжал молить. - Пожалуйста, пожалуйста - включи магнитофон. Я не могу слушать эти звуки... Ты разве не понимаешь - они меня с ума сводят... Пожалуйста, пожалуйста...
- Тебя эта музыка с ума сводит. Да уже и свела! Выбросить эту кассету надо...
- Нет! - громко вскрикнул Виталий, и тут же зачастил. - Нет, нет - ты не посмеешь. Да я и не дам тебе!.. Я же драться буду - ты так и знай, что я драться буду. Нет! Нет!
- Черт с этой кассетой, но ты...
- Включи магнитофон, я молю... Я не могу эту дисгармонию слушать - этот скрежет - это же ад там... Ад!..
- Там весна...
- Включи, включи!
И тут Виталий оттолкнул Виктора, прорвался к сети - включил. Музыка заиграла в то же мгновенье, так как он уже успел вставить кассету и нажать кнопку воспроизведения. И как только эта музыка заполнила комнату, на лице Виталия вновь появилось успокоение, вновь он отступил во мрак, и почти слился с ним. Виктор чувствовал, что сейчас вот вновь опустится на диван, и вновь будет глядеть в черноту, вновь чувствовать дрожь, а потом, неведомо через сколько времени, вновь очнется весь покрытый темными прикосновениями слез.
- Ты должен, по крайней мере, сделать эту музыку потише. Я так не могу говорить. Виталия, я настаиваю...
- Хорошо, я сделаю потише. Но не проси больше, чтобы я выключил магнитофон...
- Ты что же и засыпаешь под нее?
- Да - ты же знаешь.
- Поверить трудно. Эта музыка тебя скоро в могилу сведет.
- Нет - не от дьявола она - от неба. Это вы все у дьявола! За окнами ваш ад - суета сует, тленная...
- Прекрати! Что ты! Какой дьявол, какое небо, какой ад! Виталий, опомнись, ты же бредишь. Ты же не можешь все это говорить серьезно.
- Говорить серьезно?.. Ну, давай, скажи мне что-нибудь серьезное. Раз уж ты пришел, так не обойтись без проповеди. Давай, начинай свою убедительную речь, хотя я уже и знаю в ней все.
- Чтобы речь звучала более убедительно, ты, прежде всего, должен открыть окна. Тогда ты и сам увидишь...
- Я уже достаточно навидался, да и наслышался. Ну, раз уж тебе так не терпится, раз уж ты такой уверенный, что знаешь истину, что и ты, и все там прыгающие, гогочущие за этими окнами - все живут как и надо жить, так давай-давай. Только быстрее пожалуйста...
- Опять один хочешь остаться? Ты, ведь, целую неделю так никого и не видел?
- Нет, не видел. А ты видел?.. Ну и что из того?.. Прежде чем проповедовать учти одно - я здесь живу гораздо более полной жизнью чем ты там. Вот ты шел куда-то, напряженно размышлял о чем-то, общался с кем-то, смеялся, ржал... Ты видел какие-то образы - деревья, небо, пташек - ну а здесь все это время сидел на диване.
- Ну и что? Это по твоему нормально. Значит, по твоему, все люди должны усесться в темных комнатах на диванах, слушать такую вот музыку, глядеть во мрак, воздыхать, воздыхать, воздыхать... Этак они скоро в мумий превратятся. Да и кто ж такую музыку будет сочинять, когда все они без дела сидеть будут? Кто ж им эти квартиры темные построит? Да ладно - что там музыка, квартиры не надолго ж их без еды то хватит. Ты то как часто подкрепляешься, чтобы хорошенько пострадать?..
- Я часто забываю про еду. Иногда ем, понемногу...
- Ну хорошо-хорошо - ты то почти ничего не ешь. Знаю, как живешь - сидишь так сидишь, потом раз в месяц напишешь стих иль два, иль три. Что же - опять я - несу в нашу газетку, тебе какой-то гонорарчик - при твоем питании на целый месяц хватает. Да пенсионеры так не питаются! А тебе двадцать лет... Я тебе между прочим колбасы и хлеба принес. Заварил бы что ль чайку...