И он, развернул ее, горько рыдающую, и, сильно толкая, вывел в коридор, а там и на лестницу выпихнул, из всех захлопнул за ней дверь; стал закрывать замок, и тут обнаружил, что и замок какой-то новый, блестящий - он довольно долго с ним возился, и, дождавшись наконец щелчка, повернулся и метнулся в свою... впрочем уже вовсе и не в его, но преображенную, чуждую комнату. Он стал рыться в кассетах - раскидал все их, но так и не нашел той, единственно дорогой - он бы сразу узнал ее - то была изрядно потертая, для других может совсем неприметная кассета. Все же он стал проверять все разбросанные по полу кассеты - ведь должна же была быть хоть одна копия, ведь не могли же оставить его без всякой надежды, в таком мучении. Однако, ни одной копии не было - все чуждая ему, негармоничная, даже и не музыка - нет - белиберда, еще худшая чем шумящий за окнами хаос. Как же отвратительно это яркое сияние из начисто вымытых окон! Прежде всего он захлопнул форточки, и так хоть шум стал не таким режущим! Бросился искать занавеси, распахивал шкафы, тумбочки, и не находил даже ничего темного. Наконец, с полчаса так пробегав, просуетившись, он почувствовал сильную усталость - даже и ноги оцепенели, и он едва смог доковылять до своей кровати - там все его тело разом подогнулось, и он повалился лицом вниз, обхватив руками лоб, зажав уши - он решил, что лучше всего было бы умереть, и он смирился со своей смертью решил лежать так до конца. Долгожданная тьма нахлынула стремительно, и не было больше ни звуков, ни видений...
* * *
Очнулся он когда на улице развесил свои загадочные, темноватые полотна поздний вечер - и, хотя и из-за закрытых окон, но шум этого опьяненного весной города врывался в комнату, и прежде всего Виталий бросился к магнитофону - только схватившись за этот новенький, полированный центр, вспомнил все, и сжал голову от пронзительной, волнами накатывающейся боли. Он не знал что делать, куда деться. Он не мог больше лежать, не мог и сосредоточиться - попробовал посидеть с зажатыми ушами, однако и это было невыносимо - как бы крепко не зажимал, все равно слух был настолько обостренный, что хоть некоторые звуки, но проникали из внешнего мира. Главное - не было музыки! Он пытался вспомнить ту пронзительную мелодию, но приходило некое невыразительное гудение, бормотание; пытался вспомнить мгновение встречи с Нею, но мгновение представлялось обесцвеченным, безжизненным, и это было невыносимо тяжко, ведь мог же он вспомнить по крайней мере то, как прежде он часами плакал - а теперь то все пустота, и этот невыносимый, вязкий, болезненный шорох, скрежет, стон безумной жизни за окном - и он вновь схватился за раскалывающуюся от боли голову, и, повалившись лицом на подушку, застенал: "Зачем... за что вы это со мной сделали?!.. Свободы... Дайте мне уйти..."
Тут пришла мысль о самоубийстве - он бросился в ванную. Схватил маленький стульчик и изо всех сил ударил им по зеркалу, раздался треск - часть зеркала грудой осколков рухнула в умывальник, другая осталась висеть подрагивая уродливыми острыми гранями. Он не останавливался - существование настолько опротивело ему, что он в то же мгновенье из всех сил надавил на эти острые грани запястьями своих рук - почувствовал боль, но она была даже приятна, помогла заглушить душевное страдание. Темные ручейки потекли по стеклу, вот уже и раковину затемнели - нет - это была еще не артериальная кровь, он просто изуродовал свои руки, но еще не нанес раны, которая была бы смертельной. Надо было еще раз ударить... Но тут он испугался, что после смерти не будет ему покоя, что там вовсе и не тьма, ни Музыка душу пронзающая, но свет, но голоса. Тут вспомнились виденные когда-то давным-давно, толи в детстве, толи в иной жизни репродукции средневековых художников - изображения рая или ада. Рай - светлые сады, ад - наполненные огнями и воплями грешников пещеры - теперь и то и другое место представлялось ему одинаково жутким, и он вспомнил также, что оттуда уже нет возврата, и тут же вырвался из ванной - остановился теперь на кухне, перед окном из которого выплескивались потоки вечернего света - в этом свете стал рассматривать свои запястья - это было кровоточащее месиво, из которого, словно шипы, торчали обломки стекла - медленно, очень осторожно принялся их вытаскивать, боялся ненароком повредить артерию - даже и чувствовал эти артерии, чувствовал как по ним, раскаленным жилам, стремительными рывками прокатывается кровь, чувствовал, что некоторые из стеклянных вкраплений совсем от них близко, что стоит только сделать одно неверное движение, и все будет кончено - никто уже ему не поможет...
Сколько же было этих игл! Сколько!.. Он вырывал и вырывал, а в его плоти оставалось еще так много!.. Вот сделал неудачное, резкое движение рукой и почувствовал, как одна из них прикоснулась к этой раскаленной жиле - стал осторожно вынимать, но рука дрожала - он чувствовал слабость, дурноту... Нет - слишком сильно дрожала рука, слишком велико было его волнение.
И смерть - то к чему он с такой страстью недавно стремился, теперь ужасала его. Он чувствовал, что не будет после этого прежних чувств, Музыки, но будет хаос, боль, Ад. Вот вновь попытался вытащить эту иглу, схватился за нее дрожащей рукой, резко дернул - боль резанула по руке до самого предплечья, раскаленным вихрем пронзила все тело, кровь обильно закапала на пол. Он застонал, потом вскрикнул - но тут же почувствовал и некоторое облегчение - нет - артерия еще не была разодрана; он просто еще больше изуродовал запястье. И тут в дверь раздался звонок - настойчивый, долгий; затем застучали, и вот голос - голос той девушки, которая был с ним этим днем:
- Виталий! Открой! Слышишь?! Что там с тобой?!.. Открой же!.. Я помогу тебе!.. Виталий!..
И тут он понял, что все это время она просидела на лестнице возле его двери; просидела в тоске, в напряженном ожидании - все время вслушивалась, и должно быть слышала грохот из ванной, подскочила к самой двери, хотела звонить, кричать, да так и замерла - не смела, еще не была уверена, что с ним случилась какая-то беда, просто не хотела в это верить. И вот Виталий, впервые за долгое-долгое время почувствовал нежное, сильное чувство к некоему стороннему человеку, к человеку пришедшему из хаоса. Теперь, впервые за долгое-долгое время, ему было жутко от одиночества; от того, что он теперь один на один со смертью, и никто не сможет ему помочь - а страстно хотелось чтобы был хоть кто-то, кто бы стоял рядом - и тогда он бросился к двери, и попытался открыть ее левой рукой (правой он боялся пошевелить стеклянная игла упиралась в артерию, которая и так уже была повреждена, и при каждом сильном ударе раскаленной крови грозилась разорваться). Но ведь это был новый замок, и он совсем, совсем не знал, что тут можно сделать. Даже и позабыл, что можно включить свет - ковырялся в потемках, а совсем близко, в шаге; казалось, что прямо в раскаленной голове его звучал тревожный, рыдающий голос девушки, которая требовала, чтобы он поскорее открывал дверь. Наконец, когда она выкрикнула: