Потом написать диссертацию о гарвардских дождях («Поэтическая бисексуальность»), отнести профессору Кристи, увидеть удивление от несоответствия производителя произведенному, услышать: «Как давно вы этим занимаетесь?»
— Да вот вчера, собственно, сложилось.
— А, ну тогда на хуй. Покорпейте с мое. Сделайтесь карпом-мутантом о четырех ногах под двухметровой черной тушей, тогда…
Не пойму я, какой злой ветер пригнал меня в этот трехэтажный склеп…
Моя дрожащая голова ни на кого не производила здесь впечатления. По длинному коридору я шла в луч света, к телефонному автомату. Через час я была на месте. Распухшие руки в старых и новых ударах, ноющие как-то на китайский манер (китайское пение), я уложила вокруг ребер, средним и указательным пальцем достала монету (большой не сгибался), набрала номер с нулями, приготовившись к оранжевому мату. Этот голос — выжженная моя пустыня — жареный хлебушек — алеу-у-у — жирный жар — отрывистый лай…
— Огонёчек. Я отсюда тебе звоню.
— Ну.
— Я хотела спросить тебе, как здоровье.
— Никак.
— Я тут долго уже лежу, но, может быть, ты принесешь хрустальную вазу доктору, ведь тут седьмой этаж.
— Я не понял.
— Надо делать, чтобы меня взяли, ты скажись папой, ведь тут метод шока, Огонёк, у меня болят почки, внутренности, больше всего — шея, а я потом никого не буду тебя беспокоить, ты только возьми меня сейчас, приголубь.
— Зачем?
— Для любви.
— Тебя лечат?
— Нет, то есть шоком. Мы с девочками курим тут, но мне нужно в Сорбонну, ты же знаешь, как я люблю семантические проблемы. А тут кирпичи.
— Слушай, Вика, ты иди отдохни и не морочь мне голову.
— Ты возьмешь меня.
— Нет.
— Ну, до свидания. Я нарисую тебе картинку и пришлю мальчиков.
— Каких?
— Профи.
— Лечись, лечись.
— Да.
Сестер поблизости не было. От затылка бесшумно отделилась изрядная прядь волос и плюхнулась на кафель. Почти последняя. Мимо меня пролетела синяя девочка и прошепелявила, тихо опуская мне в карман папироску и презерватив:
— Бензол привезли. Бабы пошли туда. Будешь?
Я как всегда тормозила:
— На шухере?
— Да нет, с нами. Какой шухер с твоей красотой.
— Что, просто так?
— Ну, ёбтать.
— А где?
— Внизу, у мужиков, после ужина.
Это было уже новшество: Бензол + Грузчики.
Утром в палату вошло солнце. Оно обещало столько всякой ерунды: шарики, прогулки на Ленинские горы, рогалик, музыку из репродукторов, огромные пустые стекла-отражатели несостоявшегося магазина и быстросохнущий асфальт.
Я была привязана к кровати и плакала тихо, сильно напрягая мышцы живота. Проходя умываться, они били меня по лицу и выдавили в глаза пасту. По косвенным намекам я поняла, что это было «за ночь». Ночью надо спать, а не кричать страшным воющим басом: «Спасибо! Спасибо! Я больше не буду!» Сестрички меня отвязали, еще раз надавав мокрым полотенцем по морде, и отвели в процедурную.
Вот и все. Ампицилинное счастье настигло меня — сухое и свежее, как полотенце. Родные давно не ходят ко мне. Иная пиздюшка, глядишь, жрет в казенной каше колбаску. И хуй попросишь у нее. А мне ничего не носят. Меня прокляли. Я могу попросить укольчик у дяди Бори, и за это за него подержусь, за его лоскуток, возьму в рот, не перекрестясь и считая до ста, а потом, может быть, и во вкус войду, хотя там и нестояк; хоть секрета нет — и то хорошо.
И снова обход:
— А-а-а, Марьиванна, — (имени у меня больше нет), — опять к нам, все трепака пляшешь?
(Забытая Богом больница на окраине, напротив — КПЗ, там ребятки дрочатся в окошко и показывают нам; забытые болезни — таких уже давно нет нигде, и нет моей одежды: даже трусы носить нельзя для простоты отношений.)
— Где ж ты так ебешься, золото?
И он сочтет нужным повторить свои вопросы: давно ли не спала? как так? и не хворала ль?
— Да, — отвечает она, — давно.
сдача зачета
День, прошедший в стенах института, сделал мои руки смуглыми. Целый день мы мотались по лестницам с женщиной в платке и кедах — плакали, пьяные и голодные, и просили поставить нам зачет. Она знала слово «адепты». Я — «Ковский».
— Я никого не убивала, — говорила женщина, и было ясно, что это не так.
— А, ты тоже…
— Что тоже?
— Татуировка…
— Нет, сама…
— А резалась?
— Резалась — не там. А ты?
— Я никого не убивала. После этого я поверила в Бога.
Пришел Ковский.