— Пощадите, батюшка, поставьте.
— Чего вам?
— Зачетец.
— А вы кто?
— Учащая… А где здесь туалет?
— Зачем вы растопыриваете ноги?
— Что?
— Зачем вы снимаете штаны?
— Я плохо слышу.
— Я тоже.
— Вот и хорошо.
— Да что ты ссышь-то сдесь?! Когда в нашей стране произошел переход к индустриализации всей нашей страны?
— Чего?
— Глухая?
— Немного.
— Контузия?
— Плохо слышно.
В моем доме живут три певца: два из Большого театра, один — из маленького. Много-много мелких морщинок покрывают их.
— Ваш английский язык плохой. Зачем легла?
— Куда?
— Вот на меня прямо вот.
— Это не я.
— А кто?
— Брат-близнец.
— Семья большая?
— Ага.
— Кормить надо?
— Нет.
— А как же?
— Да так как-то.
Она взялась меня опекать. Заложила руки под серую вязаную юбку — кисти красные, губы сухие от старой помады, морщины на лбу мелкие (мелочность мышления), а у меня крупные.
— Что? Догнаться?
— Поставьте ей зачет, у нее дети.
— Да?
Он не понимает. Достал гамбургер. Мы вяло сглотнули слюну.
— Посмотрите на ее грудь.
— Маленькая какая-то. Да.
— Она этого заслужила. Зачета. Что стоишь, качаясь? Ты, скелет!
— Давайте зачетку.
Слабый хрип сильно вырвался из моей впалой груди, и она тут же стала выпуклой, и тогда все пошли домой пить молоко.
— Бабушка, вы к кому? — спросили меня.
— Дай мне, деточка, чистенького!
— Какого чистенького?
Было шесть часов вечера. Мне на голову упали какие-то доски. А во дворе по-прежнему пели старые песни новыми молодыми голосами, и мне показалось, что молодость вернулась ко мне.
божественный александр
Автор приносит свои извинения Гаю Светонию Транквиллу и Симоне Берто.
1. Отцом Александра Транквилизатора был Серапонт Папильоткин, сначала носивший имя Фторидий Кувалдин, а потом Ероворот Проклин. Сотия была им беременна, когда выходила замуж за Серапонта и родила его три месяца спустя: поэтому было подозрение, что прижит он от прелюбодеяния с отчимом Пронием Батистовым-Носковым (протоереем).
2. Наружность его не лишена была внушительности и достоинства, но лишь тогда, когда он стоял, сидел и в особенности лежал: он был высок, телом плотен, лицо и седые волосы были у него красивые, шея толстая.
3. Хотели назвать его Мясием — Консул не разрешил. Хотели назвать Мышцием — совесть не позволила. Выбирали меж Плотием и Александром. Назвали Александр. И был он им до того момента, пока не превратился в Плиния Шмоткина. Но ходил он косо, ноги волочил, во гневе был неприятен: вздрагивали коричневые подглазья и мясистые ноздри, из носу текло, язык заплетался, руки тряслись, ноги разъезжались. Окончив гневаться, он брал трубку и говорил «извините».
4. Женился он на Агриппине, дочери Прокла Клещева-Студеного и внучке Феоктиста Маткина-Опущенного, римского всадника, письма к которому оставил Целопенат Таращин-Егоза (?—88 г. до н. э.). Но хотя они жили в согласии, хотя она уже родила ему сына Брандея Муромского, ему было велено дать ей развод, немедленно вступить в брак с Анархией Плеткиной и издать указ, разрешающий выпускание ветров на пирах. А то многие стеснялись и мучались. Но поскольку Александр был полный идиот, он женился на Муммии Аханке и издал указ о запрещении холостить мальчиков. По этой же причине он не стал изгонять из Рима приверженцев нового и зловредного суеверия, постоянно волнуемых хрестом. Но был самокритичен и повторял часто: «Черт меня делал на пьяной козе», а также: «Я не Телегений!»[1] Он выходил к народу в облачении Венеры, но с золоченой бородой и трезубцем в руках.
5. Александр горько жаловался на то, что коринфские вазы продаются по неслыханной цене, бесстыдные женщины готовы на все виды прелюбодеяний от содомии до скотоложества, что проститутки бесстыдно валяются в грязи вместе со свиньями, раскрыв ложесна и себя удовлетворяя, пока хряк удивленно смотрит им в лицо. Хрипя и корчась в высшем наслаждении, они стараются разглядеть свою секретную анатомию и показывают проезжающим всадникам на все еще подергивающуюся сердцевину своей пунцовой розы, окруженной жесткими колечками медного цвета. А всадники пожимают плечами и едут дальше.
Он запретил приветственные поцелуи, а обмен подарками разрешил лишь в новый год.
6. Он побывал на Капри — остров, больше всего привлекательный для него тем, что на него практически нельзя было высадиться. В Фиденах на него обрушился амфитеатр, но он остался жив.