Вспыхнувший смех заглушила вьюга, которая ворвалась в открытую дверь. Все повернулись к порогу. Там добела запорошенная снегом стояла Тоня. Она несколько раз хлопнула рукавицами по тулупчику и направилась к Наташе. Шепнув ей несколько слов, Тоня подошла к Вере, потом к другим девушкам. Они встали и, затянув потуже платки, одна за другой исчезли за дверью.
— Что случилось? — спросила Валентина Григорьевна.
— Ничего страшного, — отозвалась Тоня, — на дороге щиты повалило...
Потом погас свет. Вместе с Валентиной Григорьевной Андрей вышел на улицу. Мрак и свист ветра встретили их. Вдоль домов и плетней, где вилась глубоко протоптанная тропа, выросли гребни снега. Они курились поземкой, а из мутного неба яростно обрушивались все новые снежные лавины.
Пригнув голову, Андрей шел вперед, протаптывая дорогу Валентине Григорьевне. Около ее дома они встретили колхозного избача Гришу. Крича и размахивая руками, он объяснил, отчего погас свет.
— Возле красного уголка замкнуло. Не впервой их захлестывает, а натянуть некому. Монтер-от в Холмы ушел. Было сам полез на столб, да меня как шабаркнет — так я башкой в сугроб. Во-мясо с пальца вырвало. — Гриша стянул рукавицу и показал черный палец.
— Пошли! — сказал Андрей. — Где столб?
— Нешто вы полезете?! Убьет!
— Не убьет! Дело знакомое...
Здесь мысли Андрея оборвались: в репродукторе послышался голос Жизнёвой, объявившей о начале местных передач. Ее сменил густой баритон диктора Казанцева. Передавались репортажи о встречах кандидатов в депутаты с избирателями, о трудовых успехах в честь предстоящих выборов. Произносилось много фамилий передовых людей, цифр, процентов.
«Скучно, — подумал Андрей. — О живом деле — и так по-казенному».
Еще больше огорчился он, когда услышал свою информацию в числе других, объединенных рубрикой «В честь выборов».
Причем тут выборы, когда речь шла о снежной стихии? Разве это дело — формально приклеивать к фактам ярлыки и девизы? Разве не лучше, когда факты сами говорят за себя? Андрей вскочил с топчана и дослушал свою информацию, расхаживая по комнате. Последнее, что окончательно расстроило его, было досадное сокращение переданной им заметки. Диктор ничего не сказал о летчике Иване Фролове. Замолчать о таком геройском поступке, по мнению Андрея, было недопустимым делом!
Он натянул пальто и пошел в правление звонить Бурову.
В красном уголке столкнулся с Гришей.
— Слыхали, Андрей Игнатьевич, как про наших ребят радио говорит? Вся деревня в курсе. Еще бабы не успели раззвонить, как уже всем обо всем известно. Бабам осталось говорить о том, что вечор корреспонденты приехали, радиостанцию привезли и теперь каждый день будут славить на весь мир наших ребят.
Андрей улыбнулся, слушая забавные Гришины речи и сказал только:
— Плохо, брат, славим!
— Да нет, вроде бы правильно, — возразил Гриша, подувая на перетянутый тряпицей палец. — И ребят всех по имени назвали, и про дело точь-в-точь описали. А главное — быстро. Об Антонине-то уже по радио говорят, а она со своей группой все еще в поле...
На улице, идя по снежной целине, Андрей немного успокоился. То ли от свежего морозного воздуха и тихого деревенского утра, то ли от Гришиных слов — горечь досады улеглась. В общем-то Гриша был прав. Факт сыграл свою роль. В конце концов, главное в агитации — факты.
И все же телефонный разговор с Тихоном Александровичем Буровым он заказал.
6
Маргарита Витальевна Бессонова пригласила Бурова в обком к двенадцати часам дня, поэтому он торопился начать летучку. Еще не все работники успели занять места, а Буров уже стоял в конце стола, покрытого зеленым сукном, и стучал карандашом по графину.
— Товарищи! — говорил он безразличным скрипучим голосом. — Давайте привыкать к порядку. Летучки у нас проводятся по понедельникам, ровно в девять часов. Мальгин, Петр Петрович, что у вас там за базар? Нельзя ли побыстрее?
Петр Петрович Мальгин, корреспондент промышленной редакции, никак не мог уместиться на диване и, изрядно прижав к валику маленькую Ткаченко, сморщил лицо в плутоватой улыбке.
— Все собрались? — с ноткой раздражения спросил Буров и, не получив ответа, предоставил слово дежурному обозревателю Лидии Константиновне Ткаченко.
Она встала, и этим не замедлил воспользоваться Мальгин. Он расселся на диване поудобнее и хитро заулыбался всем лицом. Ткаченко поправила на коротком курносом носу пенсне и начала подчеркнуто деловым тоном:
— Мне как литературно-драматическому редактору, возможно, трудно будет проанализировать передачи, поднимающие вопросы не моей компетенции, но я все-таки постараюсь их разобрать.