Ткаченко четко формулировала мысли и методично, как будто она всю жизнь только и делала, что рецензировала передачи, высказывала свои соображения по вещанию за прошедшую неделю.
Говорила Ткаченко нарочито официальным тоном, бесстрастно. Почти в каждой ее фразе звучала нотка назидания. Ее не слушали. Александра Павловна смотрела в окно и думала о чем-то своем. Мальгин то и дело подмигивал Плотникову и, вытягивая губы, пытался изобразить важное лицо Ткаченко. Даже главный редактор Хмелев, который всегда внимательно следил за выступлениями товарищей и записывал их замечания, собрал над переносицей складки и чертил на листе бумаги причудливые фигуры.
— Тихон Александрович просил меня подчеркнуть, — продолжала тем временем Ткаченко, — как редакции выполняют план освещения избирательной кампании. Что же, я должна сказать, что в количественном выражении это выглядит неплохо. За неделю переданы пятьдесят информаций, рассказывающих о подготовке к выборам, и четыре специальные передачи. Однако, на мой взгляд, мы имеем явные отступления от плана. Редакция промышленных передач вместо того, чтобы говорить о выполнении предвыборных обязательств, дала передачу о какой-то ценной инициативе, проявленной молодыми шахтерами. Единственное, что сказано здесь на тему, предусмотренную планом, — это то, что все шахтеры — молодые избиратели. Ведь это же смешно!
— Ничего смешного здесь нет, Лидия Константиновна! — вставил реплику Хмелев. Он отбросил карандаш, которым испещрил уже весь лист, встал и, чеканя каждую фразу, сказал:
— Каждый шахтер третьей Комсомольской дает в смену по две тонны сверхпланового угля. Вслед за донецким забойщиком Мамаем, а может быть, одновременно с ним начали это важное дело уральцы. Речь идет не о рекордах одиночек, а о массовом росте производительности труда. И это передовая, высокосознательная молодежь — завоевание Советской власти. Я считаю, что в передаче «Шахтерская инициатива» выражена сама суть нашей жизни, сам дух предвыборного соревнования.
— Но причем здесь дух? — съязвила Ткаченко. — Ведь мы же с вами, Леонид Петрович, материалисты...
— Мало быть материалистами, — ухмыльнувшись, ответил Хмелев, — надо еще быть марксистами. Прошу извинить, продолжайте.
— Да, да, — вставил Буров, — продолжайте, Лидия Константиновна. Мы ограничены во времени. И давайте, товарищи, — без реплик. Леонидо Петрович, наберитесь терпения. Неужели трудно подождать и выступить позже?
— Все это правильно, Тихон Александрович, однако действительно трудно, когда пропаганду сводят к арифметике.
— Можно продолжать? — несмотря на установившуюся тишину, спросила Ткаченко и, не дожидаясь ответа, начала перечислять передачи, в которых, по ее мнению, предвыборная тема была решена недостаточно полно. Как ни старался Тихон Александрович Буров быстрее закончить летучку, это ему не удавалось. Желающих высказать свое мнение оказалось больше, чем обычно. Основной спор разгорелся вокруг вопроса: какие передачи следует считать предвыборными? Масла в огонь подлила обычно молчавшая на летучках Жизнёва. «Вообще нельзя делить передачи на предвыборные и непредвыборные, — сказала она, — все они должны дополнять одна другую, рассказывать о многогранности жизни». Стараясь заглушить возникшую разноголосицу, Татьяна Васильевна добавила:
— Конечно, я не имею в виду специальные передачи, скажем, посвященные избирательной системе. Все же остальные должны быть передачи как передачи, только хорошие, лучше, чем в обычные дни. А то я не знаю, кто нас слушает? Лично бы я такие передачи слушать не стала. А нам их читать приходится. Ведь это же ужасно — читать то, что сам не стал бы слушать! И все потому, что надо или не надо — в каждой строчке мы пишем «в честь выборов», «навстречу выборам», «в предвыборные дни», «предвыборная вахта», а факты — простые, жизненные факты — за этими общими фразами теряются.
Поднялся шум. Со всех сторон доносились самые противоречивые выкрики. Особенно горячилась полная и такая же рослая, как Жизнёва, женщина с ровным пробором в гладко зачесанных черных волосах.
— Какие передачи вы имеете в виду?
— Главным образом ваши, Роза Ивановна. Передачи сельскохозяйственной редакции.
— Нашей редакции? Разрешите мне, Тихон Александрович, — и, не дождавшись, когда ей предоставят слово, Роза Ивановна начала говорить громко и возбужденно, почти крича: — То, что мы здесь услышали сейчас, — граничит с политической близорукостью. Вы только вдумайтесь в слова Жизнёвой. Ей, видите ли, не хочется читать передачи, посвященные выборам! Да вы, Татьяна Васильевна, не даете себе отчета в том, что говорите! Теперь мне понятно, почему в чтении наших дикторов нет логики. Они не осмысливают то, что читают. Не знаю, как кто, но я буду категорически протестовать против того, чтобы передачи моей редакции читала диктор Жизнёва.