— Да что я там, — отмахнулся дракон. — Парочка коров да худосочный старик. Он бы всё равно помер на следующей неделе, а так в дело пошёл, — и засмеялся вдруг:
— Гы-гу-га-гы, гы-гу-га-гы!
Такой смех у стороннего человека может вызвать разве что удивление, в крайнем случае, ужас, но мне почему-то тоже захотелось рассмеяться, и я подхватил:
— А-ха-ха, а-ха-ха!
И так мы смеялись некоторое время, а потом разом остановились.
— Но кушать, однако, хочется, — сказал дракон и окинул меня плотоядным взглядом.
Значит, разговор подходит к концу. А я уж было подумал, что мы подружились… Если только предложить ему что-то взамен.
— Слушай, — я оглянулся на деревья, за которыми пряталась напарница, и снизил голос до шёпота. — Есть тут у меня одна. Надоела — сил нет. Может ты её того? Поужинаешь?
Ответ меня озадачил.
— Не за что её есть.
— То есть как это? Это чтоб тебя съели нужно ещё и постараться? А старика того? А меня?
— И старика того, и тебя, — кивая, подтвердил дракон. — И шамана вашего собакоголового. Я вас б… — он хотел добавить крепкое словечко, но сдержался.
По щеке прокатилась капля пота. Ну и жара. Хорошо, что я в повязке, а то в штанах и рубахе давно бы спёкся. Погодка здесь конечно… Солнце уже к горизонту клонится, а печёт будто сумасшедшее. Старается. Как здесь люди живут — не понимаю. Но я бы тоже пожил. Немножко, чуточку… хотя бы.
Я почувствовал, как внутри меня разгорается отчаянье. Нехорошее это чувство, сложное; после него чаще всего со стыда сгореть хочется. Но пусть с ним, терять мне уже нечего, так что наговорю этому людоеду гадостей на прощанье.
— Скотина ты! Гадина последняя! Теперь я понимаю, почему Наставник вас в клетках держит!
— Ты о чём?
— Нельзя вас выпускать, вы столько народу пожрёте! Дай вам волю — вы и Наставника… Но Наставник вам не по зубам, не-е-ет. Не дотянетесь вы до него своими клыкастыми харями!
— Брось, — отмахнулся дракон и вдруг оскалился. — Да если хочешь — Наставник сам нас выпускает, специально! А ты как думал? Чтоб таких вот!.. И как этот шаман, и других! Эх ты, лапоть. Наставник — он… — морду его исказила болезненная гримаса. — Он всё знает. Он же Наставник. А мы… Он всегда был, всегда. А нас, да и вас… Да что там, — он задрал голову и шумно выдохнул.
Отчаянность моя упорхнула, и я в недоумении воззрился на дракона. Признаться, его откровения поразили меня не меньше, чем смех, поэтому я спросил осторожно:
— Это ты сейчас чего такое сказал?
— Да так… Всё уже было. Раньше. Когда-то. Ничего не меняется, даже слова, — он выпустил облако дыма похожее на копьё и произнёс задумчиво. — Игрушки, просто игрушки… Сначала были мы, потом пришли вы. Наступит время, и вместо вас тоже кто-нибудь придёт.
— Кто?
— Не знаю. Может быть опять…
Зашуршала трава за спиной, мы обернулись. Женщина. Ох уж эти женщины! Никогда они не умели ходить тихо, поэтому Наставник никогда не позволяет им охотиться на драконов. Всё, на что они способны: постирать штаны, прибрать в шалаше, приготовить пищу, воспитать детей, сходить на рынок, вскопать грядки — одним словом никакой пользы. И эти постоянные «пьянь», «прелюбодей», «сволочь»! Можно подумать они иных слов не знают, и если бы не нюх на драконов… Приходится терпеть. А куда денешься?
— Заканчивайте! — женщина упёрла руки в бока. — Ты! — она указала на дракона. — Назад в клетку. Ты! — жест в мою сторону. — Меняй свою повязку обратно на штаны и домой. Никого прока от вас! Делов-то на две минуты: или съел, или убил — всё. Нет, развели нюни: «стены», «жертвы», «были», «небыли». Надоело! Они тут обезьян давят, а мне потом прибираться.
Никогда раньше не слышал я от неё такой тирады, но… Она нахмурилась и погрозила нам пальцем:
— Я два раза не повторяю! — и пошагала к селению собакоголовых.
Дракон посмотрел ей вслед и вздохнул:
— А какой день мог быть хороший. Ты посмотри закат-то…
Я кивнул, соглашаясь. Да уж, закат… Солнце медленно окуналось в реку, превращая её воды в оранжево-красный перламутр — красиво — и лишь две тени нарушали эту незамутнённую огненную рябь: одна, похожая на человека, другая, похожая на дракона.
Осколки
Лик с иконы смотрит на меня без укоризны. Это только в фильмах показывают суровые старческие лица, по которым легко понять, что герою их гнев малым не покажется. В жизни всё не так, по-другому. Или я не герой. Но если я не герой, а лик, обращённый на меня, внешне добрее доброго, то что должно показаться мне?
Пальцы сжимаются в щепотку и тянутся ко лбу. Господи, прости ты дурака меня грешного за мысли глупые. Иже еси на небеси… да будет твое… Уфф… Дожить до сорока и не выучить ни одной молитвы. Интересно, бог покарает меня за это или проявит доброту и простит? Наверное, простит, он же всепрощающий. Но если бог такой добрый, кто тогда горит в аду?