— Ты сделала фотографии?
Подходит бармен, ставит на столик два стакана. Протягиваю чаевые. Он берёт деньги, благодарит и уходит.
Жанна всхлипывает, смотрит на меня. Я киваю на стакан.
— Выпей.
Она мотает головой.
— Выпей! — поднимаю стакан, кубики льда глухо бьются о стекло. — Давай. Не чокаясь.
Выпиваю. Жанна вздыхает, подносит стакан к губам, кривится от запаха водки, но тоже выпивает.
— Молодец, — улыбаюсь ободряюще. — Возвращайся в гостиницу, вечером зайду.
— А ты? — голос Жанны дрожит и бьётся о меня так же глухо, как кубики льда о стакан.
— А я посмотрю… — вздыхаю. — Посмотрю, о чём можно написать.
Выхожу на улицу. У обочины слева свободное такси, но до торгового центра идти не более пятнадцати минут, доберусь пешком. Пешком даже лучше, есть возможность оглядеться, вдруг появилось что-то новое.
Однако нового ничего нет. Серые пятиэтажки с разбитыми окнами и расколотыми стенами давно не удивляют. В первые дни по приезде впечатления выходили за рамки понимания; картины пепелищ и разрушений вызывали шок и желание уехать обратно. Теперь это стало чем-то естественным — колоритными деталями местного пейзажа. Я иду, не обращая на них внимания.
Возле торгового центра немноголюдно. Двери закрыты, огромная парковка пуста, и лишь вдоль зеркальной стены с глубокими отметинами от осколков торгуют овощами и хлебом. Редкие покупатели проходят вдоль лотков, интересуются ценой, идут дальше. Недалеко от входа небритый мужчина в грязных тренировочных штанах и в рваной футболке говорит на камеру:
— …из миномётов долбили. Нормально, не страшно, привыкли уже. А сёдне чё-то разъярились. Праздник чё ли у них какой? Я побежал, а за спиной к-ааа-к…
Киваю оператору, спрашиваю одними губами: где? Он показывает взглядом в сторону овощного ряда: там. Издалека замечаю неглубокую воронку и куски разбросанного асфальта. Если походить вокруг, то наверняка можно найти осколки снаряда или хвостовик от мины, но мне нужны другие свидетели.
Подхожу к ближнему лотку, спрашиваю у продавщицы:
— Извините. Здесь должна быть девочка…
Продавщица машет рукой.
— Увезли.
— А мать?
— Девочки? Тоже увезли. Куда же мать без дитя?
Действительно, куда…
— А вы не видели, как всё произошло?
Продавщица пожимает плечами:
— Да как… Взорвалось. Всю капусту, вон, посекло. Как её теперь продашь?
Она обескуражено смотрит под ноги, где валяются растерзанные вилки капусты. Тут же сидит кот, щурится настороженно на меня. Продавщица наклоняется, гладит его; кот тянется головой к ладони, блаженствует миг и снова поворачивается ко мне.
Отхожу в сторону, достаю из грудного кармана блокнот, начинаю записывать увиденное.
Возле воронок суетятся мальчишки, ищут осколки мин. Девушка с букетиком полевых цветов и парень в камуфляже, оба улыбаются. Продавщица с котом. Чуть дальше старик с кошёлкой, пришёл за хлебом. Телевизионщики снимают репортаж о недавнем обстреле…
Убираю блокнот, обхожу воронку по кругу; всё ещё чувствуется запах гари и развороченного асфальта. Слева от воронки кусочек ткани. Подбираю. Кусочек платья — грязный, хотя асфальт вокруг чистый.
Сзади подходит телеоператор, показывает пальцем:
— Её к газону отбросило.
— Вы сняли?
— Сняли, — кашляет в кулак, и повторяет. — Сняли.
В руке у него плоская фляжка с водкой.
— Будешь? — протягивает мне.
Беру фляжку, делаю глоток. Вкус у водки горький, обжигающий, та, что я пил в баре, была мягче. Делаю ещё глоток, спрашиваю:
— Сейчас куда?
— К мельзаводу, там тоже обстрел был, говорят, в автобус попали. Поедешь? Можем подвезти.
— Нет, — отказываюсь, — я здесь.
Вспоминаю глаза Жанны — влажные, растерянные. На ум приходит корова. В деревенском детстве я каждое утро выгонял на улицу корову, и у неё были такие же глаза, влажные и растерянные. А бабушка на завтрак подносила мне стакан парного молока, пахнущего теплом и сытостью.
— Ладно, — кивает телеоператор. — Увидимся.