— Вы тоже осторожней, отозвался я. — Мне до пенсии год.
— Всё путём, командир, шампанское не любим, — усмехнулся Колюня.
Не любят они. Шутники… Я попробовал улыбнуться — не получилось. Не улыбается сегодня, не выспался. Всю ночь кто-то стучал в стекло, будто клювом: теньк-теньк, теньк. Наверное, голуби. Просились в тепло квартиры с уличной стужи. Вечером телевизор мороз обещал, вот они и стучали. И совсем не думали, что утром мне на работу. Теперь голова болит.
Я встал с подножки и забрался в кабину. Телевизор не обманул: мороз самый настоящий, январский; за нос щиплет, только успевай прикрываться. Не люблю холод. Хорошо ещё, если в части все сутки просидишь, а если выезд? Колюня в таких случаях говорит: неплохая у нас работа, но как пожар, так хоть увольняйся. Весельчак, мать его… Мужику сорок лет, а всё ребячится. И не он один. Эдик, вон, куда уж серьёзней, а тоже нет-нет да выдаст номер. На Крещение подбил караул усесться без штанов в снег, а кто первый встанет, с того ящик пива. И ведь сели!.. Идиоты. Весь гарнизон до сих пор смеётся.
Цирк, не работа. В часть заходишь, а в голове будто тумблер — щёлк, и ты уже не ты. Словно в клоуна превращаешься. А выходишь обратно, опять — щёлк, и всё, нормальный человек, можно в семью возвращаться. Мне психолог объяснял, что так и должно быть. Если тумблер щёлкать не будет — свихнутся все. Невозможно сутками сидеть и ждать тревоги, психика не выдерживает, вот и куражатся ребята каждый по-своему, спасают себя интуитивно… Ладно, пусть будет тумблер. Я не стал спорить, психолог в институте учился, ему видней.
К нашему «зилку» прижалась серебристая «дэу». Принесла нелёгкая. Вот чего тебе здесь понадобилось? Ладно бы второй номер объявили, народу нагнали, было бы кем поначальствовать. А сейчас?
Из «дэу» выбрался Женя Грошев, начальник нашей части. Интересный человек. Когда я его в первый раз увидел — маленького, тщедушного — подумал: покормить бы… А когда глазки эти ищущие на меня посмотрели, понял сразу — не сработаемся. Угадал. Впрочем, он со всей частью не сработался, я даже не подозревал, что такое возможно.
— Докладывай!
Пришлось и мне на мороз выбираться.
— Нормально всё, Евгений Николаич. Бомжи печку топили, надымили малость. Ерунда…
Глазки у него те ещё, но и уши не лучше, ибо слова мои он мимо них пропустил.
— Как всё нормально? А почему второе отделение на гидрант не поставил?
— Зачем на гидрант, тушить-то нечего. Евгений Николаич, у нас пять тонн воды за плечами. Надо будет, мы этот домик смоем к чертям…
Грошев надулся.
— Ты чего споришь? Тебе говорят делать — делай.
Действительно, чего это я спорю? Как скажете, дорогой начальник, ради вас что угодно. И кивнул водителю:
— Петрович, свяжись со вторым ходом, пусть на гидрат встают.
— И магистралку пусть тянут!
— И магистралку, — подтвердил я и добавил. — И пусть гидрант заморозят, чтоб в следующий раз, когда тут свечкой всё полыхнёт, мы без воды остались.
Грошев сарказм мой оценил, но отвечать не стал. В часть вернётся и запишет аккуратненько в блокнотик, чтоб потом наверх о шутке моей доложить. Блокнотик у него чуть больше ладони, в зелёном кожаном переплёте. Женя его на столе у себя раз оставил, а я зашёл чего-то. Гляжу — лежит. Ну я и решил: дай-ка посмотрю, что пишет. Открыл, а там… Женя как увидел такое дело, так сначала порозовел, потом посинел, потом дым из носа пустил. А я не удивился, я и без этого знал, что он в отряд про нас барабанит.
— Иди за мной. Посмотрим, как вы работаете.
— Евгений Николаич, ты бы хоть боёвку одел, — остерёг я его, — испачкаешься.
Он отмахнулся. Разумеется, зачем ему бушлат с майорскими погонами на какую-то грязную боёвку менять. Не ровен час, зеваки не поймут, кто тут самый главный. Что ж, дело хозяйское, нам, сирым, оно не по разуменью.
Мы вошли в дом. Длинный узкий коридор завален мусором: бутылки, газеты, тряпьё. На стене плакат советских времён «Колхозной деревне — электроэнергию и радио!». В углу у лестницы поломанный сундук. И запах. Не сырой, как пишут в книжках — какая к чертям сырость, если весь дом в дырах. Пустой — так его Колюня однажды окрестил. Его вроде бы нет, но он есть, это точно. И ощущаешь его не носом, а внутренним чутьём, как опасность, ибо любой нежилой дом это большая нежилая опасность.
— Куда? — спросил Грошев.
Я указал на лестницу.
— Второй этаж.
Мои бедокуры уже успели облить всё водой, так что ступени покрылись ледяной коркой. Скользко. Грошев взялся за перила, но от суровой действительности запустения они и сами едва держались. Он повернулся ко мне, хотел сказать что-то. Но что тут скажешь? Вздохнул и, придерживаясь рукой за стену, стал подниматься.