Второй этаж от первого ничем не отличался: тот же хлам, те же плакаты; только в комнате, где стояла печь — старый пружинный диван и дыра в полу. Не обманул Эдик — дыра большая. В такую не то что Колюня, я провалюсь.
— Ну, и где тут очаг? — Грошев присел на корточки у печи и посмотрел в подтопок. Ума палата. Неужели он хочет найти там что-то? Хотя… почему бы нет? Был один мальчик, такой же деревянный. Нашёл. Правда искал в другом месте, но главное результат.
— Очаг на холсте.
— Что?
— На полу, — вздохнул я.
Он в самом деле не видит или придуривает? Ребята пол вскрыли, пролили, а он смотрит… Куда он смотрит? Малой и тот с первого взгляда разберётся. А здесь целый начальник части. Тушила, мать его. Это не я ему, он мне показывать должен, человек, блин, с академическим образованием.
— Ты же говорил, печь топили.
Судя по интонации, Женя обиделся. Значит, в рапорте не только на шутку сошлётся, но и все прошлые грехи вспомнит. И будущие добавит. Так, на всякий случай, чтоб наверняка.
— Ну да, топили. Ни заслонки, ни поддона — уголёк выскочил, попал в щель, загорелось. Евгений Николаич, я что тебе азы объясняю? Ты сам понимать должен.
Он покраснел; глазки судорожно дёрнулись и блеснули. Зря я ему так, лучше бы промолчал. Не буди лихо, как говорят. Погорячился. Теперь он не только на меня, но и на ребят моих рапорт накатает. Жаль. Ребят жаль. Он и так их придирками замордовал, а теперь ещё и премии лишит.
Грошев поднялся, скользнул взглядом по потолку, по стенам, склонился над дырой. Я подошёл ближе, встал сбоку. Ничего больше говорить не буду, пусть смотрит куда хочет.
Женя провёл пальцами по обгорелым краям, нагнулся ниже, заглядывая меж перекрытий. Слишком уж низко наклонился — рука невольно потянулась придержать — качнётся чуть, потеряет равновесие, упадёт. Невысоко, конечно, но шею свернуть можно… Рука замерла. А если и в самом деле… Упадёт. Как бы случайно. На пожарах всякое бывало, падали. И списать на лёд — поскользнулся. Сколько проблем уйдёт сразу. Сколько проблем! И не осудит никто.
Я почувствовал, что дышу громко. Слишком громко. Он тоже почувствовал, обернулся. Увидел протянутую руку и побледнел, а в глазах страх. Или просьба? Не знаю. Спина взмокла — такая жара… И никого, кроме нас. Никого!
Я взял его за локоть, бережно, как младенца, и выдавил:
— Осторожно, Женя. Не упади.
Он сглотнул, обошёл меня по кругу медленно, и уже быстрым шагом — к лестнице. Потом побежал. Глаза защипало от пота… Быстро бегает. Быстро.
Когда я вышел на улицу, Малой сворачивал рукава, а Колюня с Эдиком стояли у крылечка, курили.
— С чего это начальник так рванул? — спросил Эдик. — Пролетел как на крыльях. Ты его ничем не обидел?
— На нас глянул, будто мы у него трусы украли, — добавил Колюня. — Нервный какой-то.
— Это у него синдром Наполеона, — ответил я. — Сигарету дай… Неоправданная агрессия из-за маленького роста. Если проще — мелкие мужики бабам меньше нравятся, вот и комплексуют. А наш Наполеон ещё и туп от природы. Руководству попу лизнуть ума хватает, а с подчинёнными ладить — увы, извилины не пляшут. Вот и нервничает. К психологу ему надо.
— Знаешь, командир, — вздохнул Эдик, — тебе тоже к психологу надо. То у тебя тумблеры, то Наполеоны — подозрительно.
— А я думаю, лучше водки выпить, — сказал Колюня. — Литр. Или два, — и посмотрел на меня с готовностью. — Сбегать?
Я пожал плечами. Водка на такой работе да ещё в мороз — весьма актуально. Литр, конечно, много, а вот бутылочка в самый раз. И согреешься, и душе приятно. Начальство такого не одобряет… Да пошло оно это начальство.
— Сбегай, Колюня, — разрешил я и подмигнул водителю. — Вызывай второй ход, Петрович. Пусть подтягиваются.
От беды по краю
От Инютиных Мхов до Бабьего Омута двенадцать вёрст, крепкой лошадке в самый раз добежать засветло, не забывай только в тулуп кутаться да на мороз кряхтеть. Вдоль по обочинам плывут сугробы высотою в пояс и вереницы почивших в покое сосен. Кругом тихо, лишь снег скрипит под полозьями, а солнца свет так и блещет, и, кажется, нет ничего краше, чем жёлтые искры на белом покрове…
Но это когда на душе просто и не давит ничто, а когда с места беда сдвинула, то и тишина в тягость, и солнца много не надобно.
— Так и есть, — вздохнул Осмол.
— Чего баешь? — обернулся Матвейка и кивнул, соглашаясь. — Вот и я об том же. А ежели не в Новый Ольгов, а в саму Рязань податься, то и вдвое против выручишь. Вот только не ждут нас в Рязани, там своих людишек хватает. Один только Тимофей Григорьев четыре лавки держит. И ладно бы он, а то ещё Самохваловы братья, да Маслов Адриан, да Мин Минич Шея, — и щёлкнул вожжами. — Но, короста, шевелись!