— Ну почему же. Болел. Когда я был маленьким, от рака умерла бабушка.
— Да, точно. Но это немного не то. Тебе тогда было сколько? Восемь лет? Девять?
— Восемь, когда поставили диагноз. И девять, когда она умерла. А что? Почему ты вдруг спрашиваешь?
— Детская память не совершенна. Ты многое тогда воспринимал иначе, чем взрослые. Но все же… есть шанс, что поймешь. Понял же зимой Светлану. Представь себе тяжело больного человека, который медленно и мучительно угасает. Его любящую семью, людей, которые делают все возможное и невозможное, чтобы найти лекарство. Тратят последние деньги, связываются с лучшими врачами, а когда и они не помогают — со знахарями, с шарлатанами. Я сейчас говорю не о тех, кому везет наткнуться на истинного целителя, а о тех бедолагах, что от безысходности бросаются на любую возможность, на любой, самый мизерный шанс. Это может длиться годами, а у кого-то и десятилетиями. Умом они уже понимают, что выхода нет, что болезнь побеждает. Но надежда… надежда — крайне живучая штука. И крайне опасная. Разочаровываться раз за разом… это, и правда, отличное проклятие. Признаться, я не сразу понял всю его силу, но теперь… пожалуй, за тысячи лет я так и не встретил никого, кому пожелал бы подобного.
— О! — честно говоря, меня обескуражила прямота Завулона. Такой откровенности я от него не ожидал. Уж точно не в первые же минуты нашего с ним разговора. Но… что-то в этом было. Искренность меня всегда подкупала. — Кажется, понимаю.
— Нет, Антон. Тебе только кажется, — покачал головой Завулон. — Это невозможно понять, только испытать самому.
— Я… мне жаль, что тебе пришлось… приходится проходить через подобное.
Мне и правда было жаль Завулона. То, как он говорил о вере и надежде… не дай Триединый испытать столько разочарований, сколько выпало на его долю. Но несмотря ни на что, он продолжает бороться. Раз за разом, век за веком. Упорно пытается найти того самого Светлого.
А я… еще до Светланы, до того, как узнал о мире Иных, пару раз пытался строить отношения с девушками. С одной из них даже прожил вместе около года. Причем у меня всегда было чувство, что это — не то, временные варианты, что моя судьба ждет где-то там, за поворотом. Но даже так я слишком хорошо помню, как было больно, когда мои девушки, не получив желаемой вовлеченности в отношения, меня бросали. Как тяжело было начинать сначала. Знакомиться, ходить на первые свидания, притираться друг к другу… А Завулон веками проходил через все это и даже большее, ведь Тигренок говорила, что некоторые его избранники-Светлые прожили рядом с ним десятки лет. Сколько их было? Двадцать? Тридцать? Пятьдесят?..
И не сдается ведь, даже не веря, продолжает свои попытки. Это не может не вызывать восхищения. Но при этом… лучше не думать обо всех тех Светлых, что привлекли его внимание до меня. Хотя, интересно, конечно: жив ли сейчас хоть один из них? Какой будет моя судьба, если я не приму предложенные отношения? А если… если приму?
— Жаль… — повторил за мной Завулон. — Да, мне тоже. Но мне не нужно твое сочувствие. Я живу с этим уже тысячи лет. И надеюсь прожить еще столько же. Я привык. И говорю тебе все это не для того, чтобы развести на эмоции, лишь отвечаю на твой вопрос, — Завулон вновь сделал паузу, а я мысленно фыркнул: «Ну да, конечно же!». Во что я никогда не поверю, так это в делающего что-то просто так Завулона. Не та у него репутация, ох, не та… Но меня это почему-то не отпугивало, а наоборот, странным образом привлекало. Бодрило.
Видимо, придя на мой счет к каким-то выводам, Завулон кивнул и продолжил:
— Ты спросил, как я отношусь к идее наконец обрести своего истинного. Все просто: я в это не верю. Давно уже не верю. Но, — и вновь последовала емкая пауза, — конечно, надеюсь. Так что, Антон, прошу, удиви меня. У тебя это неплохо получается.
У меня получается удивлять древнего? Да ладно! Интересно, когда это я успел. У меня как раз сложилось ощущение, что все мои действия целиком и полностью укладываются в его планы.
Но у долго живущих Иных есть одна замечательная особенность: они никогда не врут. Недоговаривают, формулируют свои мысли так, чтобы собеседник услышал прямо противоположное сказанному. В игре словами им нет равных. Ну да оно и понятно, с их-то опытом… Но именно поэтому откровенную ложь они считают ниже своего достоинства.
Это мне объяснил Гесер почти сразу после инициации. Он учил, что все важные разговоры с достаточно старыми Иными нужно пересматривать с помощью специальных амулетов. Обычно это делается в контролируемых снах. Сам я никогда не прибегал к подобным методикам, но нужный амулет у меня в запасе имелся. И тот урок Гесера я, надеюсь, усвоил неплохо. В словах старых Иных, тем более — древних, всегда нужно искать двойной и тройной смысл. Но никак не откровенную ложь.
А значит, чем-то я Завулона, и правда, успел удивить. Но вовсе не факт, что в хорошем смысле. Он запросто может иметь в виду и мою предсказуемость. Если он и правда спланировал не только мою встречу со Светланой, но и неудачу наших с ней отношений…
Или я слишком его демонизирую? И на самом деле не так уж хорошо ему удается просчитывать мои действия? А со Светланой у меня и в самом деле был шанс? Шанс, который я упустил. Причем по собственной воле. Ведь никто не стоял у меня над душой, не заставлял страдать из-за предопределенности, из-за того, что мы не выбирали друг друга, что нас свело предназначение. Ведь сама Светлана поначалу наши отношения приняла. И терпела мое хамство, пока я окончательно все не испортил. Я! Не Завулон, не кто-то еще мне враждебный, я сам. И не важно, насколько это было предсказуемо, укладывалось ли в чьи-то планы. Это — часть моей жизни. Мои ошибки, мое раскаяние, моя боль…
И все же теперь я был рад словам Завулона, что он не верит во встречу с тем самым, предсказанным ему когда-то, избранником. Это давало иллюзию свободы выбора. Иллюзию, что над нами не довлеет предназначение, что мы с ним сами решаем, попробовать ли сойтись. Впрочем, теперь-то я уже знаю, что именно так и работает любое предназначение: показывает лучший путь из возможных, дорогу, пройдя по которой ты будешь счастлив. Но каждый сам решает, куда повернуть на том или ином жизненном перекрестке. Позволить ли себе любить и быть любимым или же выбрать свободу, а вместе с ней — одиночество.
Интриги, манипуляции… да, конечно, можно повлиять на сделанный выбор. Это так просто: всего лишь показать человеку факты под нужным углом. Заставить задуматься на определенные темы. Но… я все равно уверен, что в итоге решения каждый принимает сам. Опытный мастер интриги строит партию, исходя из характеров задействованных в игре фигур. А значит, и пешка влияет на гроссмейстера.
— Что ж, я постараюсь. Люблю удивлять. Но ты не ответил на другой мой вопрос. Зачем я здесь? Чего ты от меня хочешь?
— Лекарство, Антон. Помнишь? Даже не веря, люди продолжают искать лекарство. Ну и… — Завулон вдруг встал, в два шага обогнул разделяющий нас столик и встал прямо надо мной, заставляя запрокинуть голову, чтобы видеть выражение его лица. В его глазах плескались смешинки и что-то еще такое, неуловимое, от чего у меня в груди разлилось странно-приятное тепло. — Мне казалось, я достаточно прямо дал тебе понять: ты мне нравишься. Ты красивый и интересный. А главное: я легко могу представить тебя не только в своей постели, но и в своем доме.
— Ого, — я несколько смутился от его очередной откровенности. — А я все гадал, как ты выбираешь очередных… — я чуть не сказал «жертв», но в последний момент заменил слово на «кандидатов».
— Я столько живу, что давно уже могу позволить себе ориентироваться на личную симпатию, — Завулон многообещающе улыбнулся, медленно поднял руку, словно бы давая мне возможность уйти от прикосновения, и дотронулся до моего лица. Легонечко, подушечками пальцев провел по щеке, скользнул на шею, обвел кадык и вновь вернулся наверх, к губам. Очертил рот, надавил на губы, мягко, но настойчиво заставляя приоткрыть их.