В связи с этим возникает естественный вопрос: почему в таком случае мы не стали счастливее, чем мы есть? Откуда столько случаев тревоги и депрессии? Играли ли тревожность и депрессия какую-либо роль в объяснении нашего выживания? Почти наверняка да. Даже сегодня имеет смысл испытывать тревогу, если ведете машину – или пишете книгу. Изрядная доля самокритики спасет вас от грубых ошибок. И лучше всего в целом скептически относиться к тому, что вы слышите от других, пока их слова не нашли подтверждения в независимых источниках.
Еще важнее было быть настороже, когда человек впервые отправился в путешествие по африканской саванне. Когда есть опасность того, что вас съест лев, крайняя осторожность не помешает. (Лучше иметь пожарный датчик, срабатывающий, когда у вас подгорел тост, чем тот, который молчит, когда горит дом.) Даже у депрессии может быть своя функция. Когда собака сталкивается с противником, которого ей не одолеть, она демонстрирует признаки депрессии, отнимающей у противника желание на нее нападать. То же самое может относиться к человеку[33].
В наши дни эти механизмы тревоги и депрессии не столь важны, чем когда-то в африканской саванне. Благодаря нашему уму мы в основном покорили природу, победили большинство позвоночных и многих насекомых и бактерий. Вследствие этого мы увеличили свою численность от нескольких тысяч до нескольких миллиардов за очень короткое время – поразительное достижение. Мы уже не так нуждаемся в тревоге и депрессии. Сейчас величайшая цель – использовать нашу власть над природой, чтобы обрести власть над самими собой и дать самим себе больше счастья, которого мы все желаем.
Итак, как обстоят у нас дела?
Глава 3
Становимся ли мы счастливее?
Деньги лучше бедности, пусть только по финансовым причинам.
Некоторые люди всегда считали, что мир катится в пропасть. Но с учетом последних пятидесяти лет мы можем проверить, правы ли они. Они не правы. Но также не правы и безоглядные оптимисты, утверждающие, что жизнь стала прекрасной, как никогда. У кого-то жизнь, возможно, улучшилась, но факты свидетельствуют, что для большинства людей на Западе со времен 1950-х годов счастье не увеличилось[34].
В США люди не стали счастливее, хотя уровень жизни вырос более чем вдвое. Не произошло ни роста числа «очень счастливых» людей, ни значительного снижения числа тех, кто «очень несчастен». Приведенный ниже график наглядно показывает ситуацию. Похожая ситуация сложилась и в Великобритании, где уровень счастья замер начиная с 1975 года и (по менее надежным данным) не превысил уровень 1950-х годов[35]. Это происходит, несмотря на значительный рост реальных доходов в каждой точке их распределения. То же самое относится и к Японии[36].
В континентальной Европе, где регулярный сбор данных был начат только в 1975 году, положение чуть более обнадеживающее. Во многих странах есть небольшая тенденция к увеличению счастья, например в Италии, но в Бельгии наблюдается резкое падение. В целом изменения в счастье малы по сравнению с огромным ростом доходов.
Эти данные вызывают удивление, потому что в любом конкретном обществе богатые люди значительно счастливее бедных. Как видно из нижеприведенной таблицы, около 45 % самой богатой четверти американцев очень счастливы по сравнению с 33 % самой бедной четверти. Эти цифры почти не изменились за последние тридцать лет. Значит, у самой богатой четверти американцев уровень жизни увеличился почти вдвое, но счастливее они не стали. Бедные тоже стали богаче, но не счастливее. Похожая ситуация наблюдается и в других странах. Общее неравенство с точки зрения счастья также показательным образом стабильно в большинстве стран.
Итак, здесь заложен парадокс. Когда люди становятся богаче по сравнению с другими, они делаются счастливее. Но когда богаче становятся целые общества, они не делаются счастливее – по крайней мере, на Западе. Я постараюсь объяснить это в следующей главе.
Проверяя факты
Но сначала проверим факты. Скептики в ответ скажут: «Из-за возросших ожиданий у людей повысился стандарт счастья, который они определяют как „быть очень счастливыми". Так что на самом деле люди стали счастливее, просто не говорят об этом»[37].
33
См.: Nesse and Williams, 1996, ch. 14. Два других ключевых психологических механизма – неприятие потерь и игнорирование длительности при воспоминании об испытанной боли (вместо этого люди склонны сосредоточиваться на пиковом и конечном ее уровнях). Значение этих механизмов для выживания очевидно: неприятие потерь усиливает сопротивление по отношению к ним, а память о пиковом значении боли помогает избежать чрезмерной опасности в будущем. Заметим также, что большинство людей, невосприимчивых к боли, умирают, не дожив до тридцати (см.: Nesse and Williams, 1996, p. 35).
34
Но и не уменьшилось; см. приложение 3.1 на http://cep.lse.ac.uk/layard/annex.pdf. В этой книге я не обсуждаю специфический опыт чернокожих в США, который представляет собой отдельную тему. Чернокожие, конечно, стали счастливее, хотя они по-прежнему не так счастливы, как белые (по данным Общего социологического исследования).
35
Источник данных, Институт Гэллапа, дает следующие проценты «очень счастливых» в противоположность «вполне счастливым» или хуже: 1948 г. – 40 %; 1952 г. – 42 %; 1957 г. – 52 %. Эти данные сопоставимы с данными фонда World Values Survey, который дает следующие проценты «очень счастливых» в противоположность «достаточно счастливым» или хуже: 1981 г. – 38 %; 1990 г. – 35 %; 1998 г. – 33 %.
37
Любопытно, что самооценка здоровья в Соединенных Штатах со временем выросла (General Social Survey), в точности отражая рост объективного абсолютного здоровья.