– Але-ек, – робко напомнила о своём существовании девушка.
– Ты выйдешь замуж, – объявил сеидхе, стряхивая наваждение, – по человеческим обычаям. Валь говорил, это сейчас модно и для карьеры полезно.
– Для чьей карьеры? – опешила Илея.
– Твоего будущего мужа.
– А кто муж?
– Валь, конечно, – пожал плечами а’Дагд.
– Изящно! – заржал Келен, аплодируя. – Ну братец, мне у тебя ещё учиться и учиться. Так отомстить, да ещё обоим разом! Браво! Будут на пару яйца высиживать! А после высиживания наша сестрёнка такую сказку мужу устроит, что он без посторонней помощи удавится.
– Какие ещё яйца? – вконец растерялась младшая нира.
– А ты никогда не думала, как размножаются василиски? – приподнял бровь Алек. – Впрочем, у тебя будет время всесторонне изучить этот вопрос.
– Подожди, подожди, – встряла озабоченно хмурящаяся маменька. – А если Валь не согласится?
– Согласится, – холодно пообещал а’Дагд. – Ему теперь с СМБ ссориться не с руки. Одно предприятие совместное каких забот требует.
– Но ты же ушёл из СМБ.
– Вернусь, сделаю работу над ошибками, – усмехнулся Алек. – Значит, мама, Эли тебе нравится?
– Ну конечно, – рассеянно ответила фея, явно думающая о чём-то своём. – Ты полагаешь, другая с нами ужиться сумеет?
– Это ещё кому с кем уживаться придется, – а’Дагд наклонился, нежно целуя мать в макушку.
– Я не хочу замуж! – возмутилась, отмершая и, видимо, оценившая перспективы Илея. – За василиска не хочу!
– Как вариант, есть ещё горгул и грим, – вежливо улыбнулся сестре сеидхе. – Я не деспот и отбирать у тебя свободу выбора не собираюсь.
– Грима-то за что? – не понял Келен.
– Да, с гримом погорячился, – самокритично согласился Алек. – Остаются горгул и василиск. Выбирай, сестрёнка, но думай о своём будущем. А я пошёл.
– Куда пошёл? – не понял брат.
– На таможню. Где к свадьбе готовятся.
– Эй, погоди, нельзя же так! Слушай, я всё придумал. Не бойся, ты только сделай, как я скажу, не промахнёшься…
Но сеидхе больше и не боялся, промахиваться тоже не собирался – хватит. Впрочем, и следовать гениальным идеям Келена никакого у него желания не было. Главное, не опоздать. Или главное суметь ей объяснить? А как, что сказать, да ещё так, чтобы и поняла, и простила, и…
– Романтика – это основное, – большим шмелём гудел братец. – Ты её растаять заставь, дальше как по маслу пойдёт. У них же сначала чувства, потом мозги.
Да, до чувств тоже стоило бы достучаться.
***
В училище СМБ не объясняли, как это должно выглядеть, религию и уж тем более традиции рас там проходили факультативно, а из обрядов а’Дагд ничего, кроме обычая огров, когда дама доставалась единственному выжившему кавалеру, не помнил. Но всё-таки человеческие церемонии он как-то не так представлял. Уж если они, люди то есть, так дорожат этим освящением союза, то и помпы должно быть больше. Или нет?
Так или иначе, а никакого тебе храма, вроде фейских шпилей, дотягивающихся до облаков. И хорового песнопения брауни, от которого закладывает уши. И свального веселья, гарантирующего паре – и всем, кто за них радуется – многочисленное потомство. Даже алтарей с верезжащими от ужаса жертвами нет – всё тихо, чинно, благородно.
Народу собралось не сказать, что много, но пост таможни явно бы всех не вместил, поэтому во дворике, рядышком с кладбищенскими воротами, поставили нечто вроде лошадиного навеса, только остроугольную крышу соорудили из тряпки. Ну и украсили всё это великолепие цветуями с лентами. Под навесом непонятно чего дожидался благообразный старичок почему-то в белой хламиде, хотя магией от него и не пахло. Улыбался этот дедан больно уж мерзко, сладко – вот-вот какую-нибудь пакость выкинет. И даже стоящий за его спиной Дамми, обвитый удавом, как статуя купающейся девы лианами, его не смущал, хотя вряд ли этому сморчку часто доводилось видеть горгулов, да ещё облачённых в атласную жилетку и при золочённой бабочке.
Ну а напротив дедана, по обеим сторонам оставленного прохода, располагались скамейки в восемь рядов, тоже с тряпками и цветочками. Гости – или участники ритуала, что ли? – рассаживались на этих скамьях не просто так, а организованно, хоть и по непонятному принципу: красотка-вампирша, по случаю праздника разряженная в красную кожу и напялившая такие каблуки, что её покачивало, разводила пришедших, сверяясь со списками.
Первый ряд скамей оккупировали цепасто-заклёпочно-кожаные оборотни – хвостов десять, никак не меньше. То ли с перепугу, то ли от стихийно нахлынувшего стеснения, но вели себя лохматые вполне прилично, тихо: застыли сусликами, чинно, как школяры, сложив руки на коленях. Впрочем, может они так примером своего вожака вдохновились?
Парень, последнее время подрабатывавший на таможне разнорабочим, умытый и в кой-то веке причёсанный, сидел посередине, гордо посверкивая клепаным ошейником. Ну а цепочку от этого, в общем-то не свойственного перевёртышам аксессуара, крепко намотала на кулак оборотница – девица неспокойная, вертящаяся, словно скамейка ей зад грела, бросающая по сторонам злобные взгляды. Особенно ей не нравилась стайка девиц облегчённой наружности, по случаю жары позабывших дома половину деталей собственных нарядов.
Но развесёлым девам явно не было никакого дела до бесящейся оборотницы, они обстреливали глазками купидонов в парадных подгузниках и таких же, как у горгула бабочках. Обстрел вёлся не прицельно, поверхностно и носил, скорее, тренировочный характер. Намасленные до глянца красавцы, выстроившееся вдоль несуществующих стен навеса, это прекрасно понимали, но охотно отстреливались обворожительными улыбками.
На задних скамьях публика была попроще, не такая эффектная, но вполне доброжелательная. И, что показательно, все, даже почтенный гном с громадной бляхой таможенного управления на груди, лыбились также сладенько-ожидающе, как и старик в белом балахоне.
В общем, кругом царила приятно-взвинченная атмосфера всеобщей любви и дружбы, дёргающая по нервам не хуже палаческих крючьев.
– Ну всё, – заявил а’Дагд, приподнимаясь, – я пошёл.
– Ку-уда собрался? – шепотом удивился младший братец, хватая родственника за штанину и заставляя снова присесть за жасминными зарослями, где сеидхе и торчали вот уже битый час. – Мы же договорились!
– Это ты договорился, – отрезал старший, – а я ни о чём не договаривался. И на такую дурь не подписывался.
– Вот точно, дури ты уже наворотил, – согласился Келен, – теперь слушай умных и делай работу над ошибками, сам же собирался.
– И долго нам ещё тут торчать, умный? – огрызнулся Алек.
– Не думаю. Значит так, давай повторим…
– Да помню я!
– Помнит он! Чего ты помнишь, баран? – без всякого почтения усомнился младший. – Сколько было говорено, хоть бы один роман прочитал, хоть бы самый завалящий. А туда же, за девушкой ухаживать!
– Я не ухаживаю, – мрачно отозвался старший.
– Оно и видно! Романтика, тебя спасёт только романтика, когда дойдёт? Иначе не видеть тебе эту Эли, как собственных ушей, даже хуже, потому что уши можно хотя бы в зеркале рассмотреть. Так что сиди и не пентюкай, понял? – Алек отвечать не стал, но и подняться больше не рвался. – Ну, наконец-то мозги включил! – возликовал младший. – Значит так, когда жрец скажет: «Если у кого-то есть возражения, пусть он объявит об этом сейчас или молчит вовек», ты…
– Я помню, – тихонько рыкнул старший брат.
Келен тяжко вздохнул, возвёл очи горе, но ничего путного добавить не успел, потому что там, под навесом, все как-то оживились, но тут же притихли, затаились, хотя никакого знака никто вроде бы не подавал.
А под кладбищенской оградой заныли-запели призраки. Полупрозрачные, едва видимые в лучах заходящего солнца силуэты, выстроившиеся шеренгой, покачивались в лад, плавно поводя поднятыми руками, будто под элегическими дуновениями ветра. Пение это а’Дагд весёлым бы никак не назвал, на его вкус, по покойнику так ныть, но собравшимся, видимо, понравилось. Дамы, даже решительная оборотница, разом достали платочки, промокая также разом и обильно заслезоточившие глаза. Наверное, их так пробрало к месту и не к месту, но часто повторяемое, слово «любовь». Собственно, кажется, вся песня из него только и состояла.