Смотря на маленький ворочающийся кулек, я поняла, что глаза медленно наполняются слезами, а на душе становится так щекотно и легко, что хочется потереть грудину рукой, успокаивая этот мягкий, пушистый комок эмоций.
Это чудо смотрело на меня своими пронзительно голубыми глазами так пристально и серьезно, что губы сами растянулись в улыбку. Рядом с головкой лежала соска, которую ребенок явно искал, поэтому я, наклонившись над кроватью, вернула ее малышу.
- Как зовут это чудо? - спросила, не отрывая взгляда от младенца.
Леонид Дмитриевич, как и Ольга Николаевна, беззвучно стояли у меня за спиной, не мешая знакомиться с... дочерью.
- Валентина, - с нежностью в голосе ответила женщина, вставая за моим правым плечом, чтобы посмотреть на малышку. - Это значит «сильная». Если биологические матери не дали имени ребенку, мы сами называем их. Валюшка стала «сильной», потому что прошла через многое и смогла выбраться.
- Выбраться?
- Она родилась семимесячной, - Ольга Николаевна не стала говорить при каких обстоятельствах, соблюдая врачебную тайну, но в ее голосе я явно услышала какой-то подтекст и откровенное негодование, - Совсем крохотной, всего полтора килограмма. Два месяца лежала в детском инкубаторе. Слабенькая, почти не шевелилась, едва дышала. Думали - не справится. Выкарабкалась, сильная девочка. Поэтому и Валентина.
- Вы вправе поменять имя ребенка, если оно вас не устраивает, - в свою очередь добавил Леонид Дмитриевич.
- Нет-нет, - поспешно сказала я, трогая рукой курчавые светлые завитушки на макушке. Зачем же мне менять имя моей Люшки? Ведь оно такое красивое.
- Люшка-Люшка, - повторила вслух я и тихо рассмеялась.
Из палаты меня уводили, придерживая за обе руки с обеих сторон, ибо уходить я категорически не хотела. Ольга Николаевна бурчала под нос, что никто мою Люшечку теперь не заберет, а Леонид Дмитриевич только посмеивался, кажется радуясь тому, что я все-таки смогла найти свой смысл.
Конечно, мне придется еще немало времени привыкать к новому человеку - главному человеку - в своей жизни, но, думаю, я с этим справлюсь.
Права была Лариса, говоря, что все случится без меня - в итоге я встану перед фактом. Но этот крошечный факт с пронзительно синими серьезными глазами и меленькими колечками светлых кудряшек меня полностью устраивал и другого мне теперь точно не надо.
Заполнение заявлений и документов, подпись целой кучи бумаг, и меня с добрыми пожеланиями всего хорошего и побольше, лично Леонид Дмитриевич, провожает до ворот Дома малютки.
Никонову Валентину Сергеевну - отчество при рождении мать Люшки дать отказалась, поэтому было решено дать ей мое отчество - я смогу забрать через две недели, как только все документы будут оформлены, проверены и подписаны.
Мне еще не раз придется пройти всевозможные инстанции, хорошенько потрепать нервы себе и людям, но я на все готова с тройным запасом сил!
Выйдя за территорию Дома малютки, я глубоко вдохнуло еще стылый воздух и запах только-только зарождающейся весны, достала телефон и нажала на кнопку быстрого вызова. Лариска ответила буквально на втором гудке:
- Ну, как все прошло, Ир? Волновалась? Я говорила не волноваться! - тараторила она, как заведенная. Кажется, не одна я волновалась...
- Лар, - сказала я и замолчала. На том конце тоже все стихло.
- Что? Ира? - наверное, не стоило так делать - пугать Лариску. Она итак переживала едва ли не больше меня, а я над ней так издеваюсь. Голос у нее стал в мгновение испуганный, настороженный. Того и гляди забьется в панике.
- Валюшка, - выдохнула я и почувствовала, как п щекам потекли слезы.
- Валюшка? - переспросила Лариса, явно не понимаю, о чем я сейчас говорю, - Ира? С тобой все хорошо? Может быть мне забрать тебя? Где ты сейчас?
- Нет, Лар, не надо забирать, - поспешила я ее заверить, - Все хорошо. Валюшка - так зовут мою... дочь.
Я сама не верила своим словам. Они были для меня такими новыми и непривычными. Яркими, теплыми, солнечными. Я - мама. Валюша - моя дочь.
- Она такая красивая, Лар, - сказала в трубку, на том конце которой воцарилась тишина. - Такая маленькая. Мне даже смотреть на нее страшно, представляешь? Но я не могу оторвать от нее глаз.
- Я рада, - сквозь всхлип ответили мне.
- А ты то чего ревешь, дурная? - спросила, вытирая ладонью холодящие щеки слезы. От удивления я даже плакать внезапно перестала.
- Потому что я счастлива-а, - кажется, у кого-то истерика?
- Ты чего, мать? - принялась я успокаивать чрезмерно впечатлительную подругу, - Ну-ка прекращай! Тебя же за такие фокусы с работы уволят... - нужно было привести серьезный довод для того, чтобы отвлечь ее от слез.
- У-угу, - просербала она носом в трубку. Да что ты будешь делать? Придется пускать в ход тяжелую артиллерию.