Только Юрий Антонович деньги Ильи разумно оставил в деле, отстегнув золовке лишь видимую часть принадлежащего им с братом финансового айсберга. Кстати, ей и это показалось после советских зарплат неописуемо много. В общем, как говорится: и овцы целы, и волки сыты. И все же, все же...
Где-то через полмесяца после похорон Юрию Антоновичу до зубовного скрежета захотелось донской, царской стерляжины в белом вине с соусом из хрена да под резвую, медом катящуюся водочку.
Была самая середина стерляжьего хода: начало июля. Уже давно поднялась она из волжских провальных омутов, где ярусами неподвижно перестояла зиму, вошла в Дон и, пробив его давящее, размашистое течение, на подводных камнях и буграх отметала свою обильную, цепкую икру. И вот теперь пронырливо остромордая, по-хохляцки усатая стерляжина стаями откатывалась назад и, памятуя о недалеком уже предзимье, нажиралась личинками, комарами и вальяжно, добротно толстела.
Вот тогда они и вышли на нее.
Они с Сашкой вышли, как и полагается для охоты на стерляжину, в ночь, да еще подгадав дождь, когда эта рыбина особенно упоительна в своем жоре и игриво бьет свечой.
Они приготовились к встрече как следует: "донки" с гибкими титановыми наконечниками, потом же свежая, только выпустившая крылышки метелика и надежные керосиновые фонари "летучая мышь".
Еще издалека Юрий Антонович угадал ее подкат: прет с донского верху вереница стерляжины и, балуя, раз за разом хлещет воду резвыми хвостами, словно кто лопатой без устали колотит по реке.
За полночь взяли три матерые шипастые рыбины килограмма по два каждая.
Уху составили добротную, друг перед другом щеголяя особенными способами ее изготовления: рыбу предварительно ошпарили, по-донскому приему накрошили в котелок смачные помидорины (хотя и было первоначальное намерение готовить с молоком), костерный уголек-другой добавили, потом же осветлили крепкий, шафрановый бульон, оттянув его растертой паюсной икрой. Аккуратно, как священнодействуя, добавили водки. Ее же они и вкушали во благе под стерляжью горячую, скользкую плоть, заедая грибными слоеными кулебяками.
Строго-тихое предутренье только устанавливалось, когда Юрий Антонович тяжело вылез из палатки после короткого, отвратительного сна.
Прильнувший к вялой, высеребренной реке туман словно сочился из нее. Пустое, бледное небо только готовилось принять солнце.
Юрий Антонович, слегка косолапя по мокрому, слипшемуся песку, жадно двинулся к воде.
Сине-красный, залповый огонь вдруг прожег рассвет судорожным миллионовольтным зигзагом: крученая, верткая молния хлестнула в берег прямо перед ним, распавшись еще в высоте на три горящие неземным, электронным огнем жилы. Взрыв грома подсек Юрия Антоновича.
Он повалился. Молния угасла в доли секунды, но все еще продолжала истерически биться в его обожженных глазах.
Рядом, пропахав песок, припал Сашка:
- Вы как?
- Еще не знаю...
- Что это было?
- Наверное, молния... - трудно сказал Юрий Антонович.
- На небе ни облачка!
Юрий Антонович судорожно улыбнулся:
- Значит, знак свыше нам, сволочам...
Он по-пластунски подтянулся к воде и окунул лицо. Казалось, оно загорело от вспышки молнии и даже озонно пахло ею.
Ни есть, ни пить он в это утро не стал.
А на обратном пути Юрий Антонович впервые ощутил в себе "это".
...За Воронежем машина пошла разгонисто, почти на самолетной скорости, и в своем напоре была чем-то похожа на гончую, взявшую след.
На этот раз они сделали дорогу до Задонска быстрей обычного, чуть ли не в полчаса: водитель и Сашка четко освоили здесь каждый изворот и каждое взгорье.
Первая остановка была возле Богородицкого мужского монастыря. Четко, вдохновенно работал удар за ударом раскатистый колокол на высокой, белокаменной звоннице с печальными, будто падающими ангелами.
Все вышли из машины молча, и по их посерьезневшим лицам было видно, что они на ходу как бы перестраиваются, словно готовясь шагнуть, ни мало ни много, в другое измерение.
На монастырский двор входили с оглядкой.
- Кресты у всех есть? С голой грудью туда не след... - деловито сказал Юрий Антонович, старательно поправляя свой - Сашка только что принес ему в коробочке из "кадиллаковского" бардачка, - византийски-кружевной, отменного золота.
Вопрос был не праздный: конечно же, ни на ком крестов не оказалось. И тогда он повел их в монастырскую лавку, старушечьи пахнущую постно-матовыми свечами.
В храм вошли, будто на лужайку ступили - под ногами на полу россыпью свежескошенная, еще живая трава, вдоль стен кустики тонких березовых веток с молодыми, мелкими, просто-таки игрушечными листиками, потом же много цветов: изысканных, стройных ирисов, влажно-пряных, медово пахучих пионов и, конечно, вороха крылатых ромашек - Троица!
Юрий Антонович помнил, как мама под этот день натирала куском красного кирпича пол в избе, а бабушка окатывала его кипятком.
Утром же, как поднимутся они идти к обедне, под ногами янтарное сияние досок, а по дому витает терпкий смоляной дух, точно дьякон кадилом у них только что отмахал.
Они отстояли долгую очередь к раке с мощами святого Тихона Задонского. И когда подошла очередь приложиться Юрию Антоновичу, он коротко, отчетливо перекрестился и с хорошим, откровенным чувством сказал про себя слова, которым его научил недавно один здешний нищий: "Боже, милостив буде мне, грешному..."
- Теперь все, едем нырять? - нетерпеливо сказал Олег Васильевич.
- Не забывайте, надо еще благословение испросить на это, - настоящим знатоком сказал Юрий Антонович.
Он высмотрел в толпе черноризца, не занятого службой, и аккуратно подступил:
- Простите, какое ваше святое имя?
- Диакон Павел.
- Прошу вас, диакон Павел, благословите нас на омовение грехов в святой купели.
- Извините, не могу...
- Но вы же при одеянии!
- Я не имею такой благодати.
- Нам все равно!
- Силы в том никакой не будет.
- Сколько здесь своих тонкостей! - сказал Юрий Антонович и привычным жестом подал диакону стодолларовую бумажку. - На храм, батюшка...
Через минуту-другую тот подвел к ним иеромонаха: маленького, с ласковым, застенчивым лицом. Приподнявшись на цыпочки, священник осенил их крестным знамением, словно вложил в каждого частицу чего-то очень существенного.
Юрий Антонович напряженно задержал дыхание, чтобы на его физиономию, еще не совсем очеловечившуюся после бани с девочками, не вылезли слезы: внезапные, не от мира сего. Обошлось.
Дорогу от обители до святого источника ему всегда хотелось пройти пешком: забыть про свой бизнес, забыть о тайных швейцарских счетах, об обманутых партнерах, - и вдохновенно представить себя, ни мало ни много, скитальцем по святым местам, христолюбцем, которого чужие люди будут принимать и покоить, а на старости так и вовсе пропасть без вести где-нибудь в чащобе.
"Это русская праведная идея в чистом виде или мой похмельный синдром?" - осторожно усмехнулся Юрий Антонович.
Само собой, они поехали.
По пути дозором души стояли сельские промоленные церковки; задонские поля ожирели диким июньским травостоем, а впереди монастырский лес развернулся матерым урочищем, словно встал он здесь стражей земли русской.