Глухой, темный сруб, поставленный в сырой лесной ложбине между кленов и жилистых вязов, укрывал святой источник.
К крыльцу прилепилась сосредоточенная мужская очередь: за дверями, возле которых утомленно, бледно горели свечи, доносились колкие женские взвизги.
Дождавшись своего череда, мужчины заходили молча, задержав дыхание. Крестились напряженно, некоторые судорожно.
Вода купели строго ждала.
Оголясь и поправив на груди византийский крест, Юрий Антонович опытно, без проволочек ринулся в нее, вытягивая шею.
Ключевой, жесткий холод сурово ударил его.
- Прости, Господи! - не своим голосом крикнул он и трижды присел в ледяной пламень с головой, каждый раз словно бы расставаясь с жизнью; в эти мгновения сердце судорожно, подшибленно останавливалось.
Из купели Юрий Антонович вылетел буром, точно соскочил с раскаленной сковороды. Жизнь только что свернулась и вновь распахнулась в нем. Первое мгновение он имени своего не помнил.
Олег Васильевич вошел следом. Зажмурясь, протаранил воду с веселым испугом, но ни разу не окунулся.
Сергей Михайлович, как и все тоже, разделся донага, однако воду лишь пальчиками попробовал да аккуратно побрызгал себе на лицо.
Владимир Алексеевич с виноватой улыбкой простоял в стороне, у стены.
На крыльце Юрий Антонович громко, с удовольствием сказал:
- Продрало!
Сашка тотчас подступил к ним с подносом, на котором хорошей компанией стояли четыре стакана со свойским душевным самогоном на дубовой коре, очищенном в три приема: двойной перегонкой, активированным углем и сухим молоком.
Юрий Антонович перекрестился основательно, словно наглухо запечатал в себе до поры до времени нечто важное и хорошее.
Чем эта поездка закончится, было тоже известно наперед.
Машина шла бережно; мужики терпеливо скучали.
На полпути их краем зацепила невесть откуда объявившаяся грозовая, масштабная туча. Ее провисшее, многослойное дно низко проволоклось над ними, волгло замутив дорогу. Туча явно было огневая, готовая к бою, но силы своей почему-то так и не показала. Тем не менее она неприятно напомнила Юрию Антоновичу о той разлапистой молнии, которая жестко стеганула ему под ноги утром у реки из чистого, обнаженного неба.
Уже перед Воронежем Сашка внимательно, даже подчеркнуто внимательно спросил:
- По домам, Юрий Антонович?
Никто не сомневался, какой последует ответ.
И он не обманул их ожиданий.
- Пора усвоить: Богу - богово, кесарю - кесарево... - как ударил Юрий Антонович и закончил уже под дружеские аплодисменты: - После такой купели одна дорога - в сауну! И все такое...
Сашка взялся за мобильник: ему сказано, и повторять не надо, - сейчас он даст знать в баню, что хозяин подъезжает, а потом звякнет тому продвинутому сутенеру, заставит его покрутиться.
Счастье впереди
В подутреннем сне Алена скакала на одной ноге за щепочкой, вертевшейся в весеннем живчике-ручье.
Такой сон она уже однажды видела, когда ее квартиру залил сосед сверху Мишаня.
Алена медленно приподнялась на постели, как восстала из сна: звук вертлявого ручейка, даже нескольких ручейков, был на самом деле. Хлюпало основательно. Это на кухне с потолка шла вода, словно на стене пузырилась прозрачная пленка.
Мишанину дверь Алена прошибла одним ударом: не потому, что обладала силой некрасовских женщин, а просто эту кособочину по той или иной причине, уважительной и не очень, выбивали почти ежедневно. Случалось, рубили топором и поджигали. От двери, собственно говоря, остался щелястый, обугленный огрызок, и Алена, без обиды будет сказано, похожая на пятидесятилетнюю морщинистую девочку, сбила ее без напряга.
Мишаня сидел на корточках в темной пустой кладовке, сцепив руки, чтобы они судорожно не колотились, напоминая тщетную попытку взлететь на подраненных крыльях: его било после вчерашнего. Тем не менее он улыбнулся какой-то трудной, просто-таки последней улыбкой. Глядя на нее, хотелось заплакать.
- Сволочь! - пробегая в кухню, бросила Алена.
Она перекрыла злополучный кран, высушила на полу озеро воды и умчалась собираться на работу. При этом Алена все-таки пожалела, что не оставила Мишане во спасение хотя бы десятку, но возвращаться уже не стала: какое-то наказание он же должен понести.
Жила Алена на левом берегу, а работала на правом, в одной фирме вахтером и одновременно дворником. Добираться особых проблем не былопоследнее время по всему городу одна за другой бегали маршрутки, так что Алена, прежде чем сесть в одну из них, еще и выбирала: какая дешевле, где людей меньше и водитель однозначно трезвый.
Сегодня она из-за Мишани опаздывала и вскочила в первую попавшуюся маршрутку. За рулем был рыжий водила в тельняшке. Он управлял своим старым "рафиком", будто лодкой в шторм. Так что она всегда интуитивно избегала его.
На очередном вираже снаружи хрястнуло: они нормально зацепили иномарку. Запахло гарью, мелькнули сполохи огня - у "рафика" ко всему еще и мотор загорелся. "Морячок" выскочил из кабины, словно вниз головой бросился за борт.
Чтобы не опоздать, Алена за последнюю тридцатку наняла частника на "жигуленке".
Однако трудовой день у нее сегодня закончился, не успев начаться: фирма в одночасье самоликвидировалась.
- И куда ты теперь, мать?.. - посочувствовал ей охранник с особой душевностью только что похмелившегося человека. - В твои-то годы!
- Девочкой по вызову! - спокойно сказала Алена и ушла в скверик поблизости, чтобы не прилюдно поплакать.
Только слезы не состоялись. Не было их.
Алена закурила, и почему-то именно сейчас ей вспомнилась другая, давнишняя обида, ни мало ни много, полувековой давности. Тогда, в шестидесятых, в СССР объявили построение коммунизма. По этому поводу у Алены в классе провели пионерское собрание с повесткой дня: "Кого мы не возьмем с собой в светлое будущее?" Надо сказать, грядущий коммунизм Алене нравился, как может нравиться предстоящий большой праздник с гулянием и разной вкуснятиной на столе.
Только именно ее и было решено единогласно в этот счастливый праздничный коммунизм не брать. Оказывается, кто-то видел, как Алена недавно на Пасху ходила с бабушкой в церковь. И никто не захотел считаться с тем, что бабушка заставила ее, что за пазухой у Алены был амулетом красный галстук и все она там в церкви презирала: и толстого по-бабски священника, и слащаво-горький запах ладана, и хитроватое перемигивание свечей.
Тем не менее ее показательно проработали на классном собрании, потом на общешкольном. Директор сам срезал у Алены с рукава нашивки звеньевой и объявил, что она исключена из школы без права возвращения.
В церкви Алена больше ни разу в жизни не была. Даже не пошла после загса, когда муж, Витюшка, между прочим, секретарь комсомольской организации авиазавода, на коленях уговаривал ее венчаться.
Он, кстати, в свою очередь обещал Алене впереди чуть ли не коммунизм семейного масштаба, но вскоре сгинул в Афгане.
А теперь вот Алену, получалось, не хотели брать и в капитализм.