Проецируется обычно всякая гадость – то, что сам человек за собой категорически не признает (отрицает): тщетно подавляемая агрессия, тягостное чувство вины, унизительный стыд, изматывающий страх, и так далее. Хотя существует и любопытное исключение. Известно, что состояние влюбленности характеризуется проекцией идеального образа ЕЕ (или ЕГО) на реальный, обычно весьма далекий от совершенства, прототип. Потом – ах! – «обман» раскрывается, но уже поздно: родился ребенок и ему нужна семья (вот поэтому и говорят, что «браки заключаются на небесах» – на твердой земной почве такую глупость не совершишь).
Однако, что плохого в такой проекции, когда возлюбленный кажется богочеловеком? То же, что и во всякой проекции – она НЕ СООТВЕТСТВУЕТ РЕАЛЬНОСТИ, и рано или поздно приходит с ней в конфликт. Но согласились бы мы на жизнь без этой нормальной проекции? А разрешение соответствующего конфликта – это и есть семейная жизнь, которая тем удачнее, чем больше реальных корней имела исходная проекция.
Проекции Дон Кихота к разряду нормальных уже не относятся. Образ прекрасной дамы проецируется на смазливую крестьяночку из соседнего селенья, “в которую он одно время был влюблен, хотя она, само собою разумеется, об этом не подозревала и не обращала на него никакого внимания. Звали ее Альдонсою Лоренсо… [30]” Получилась Дульсинея Тобосская, к которой и прикасаться не надо. Принятое у рыцарей «служение прекрасной даме» – суррогат влюбленности, поскольку ни ребенка, ни последующую сверку с реальностью не предусматривает.
Но основная проекция Дон Кихота – его практическая деятельность в форме защиты «униженных и оскорбленных». Вот за это-то его и вознесли на пьедестал. Но стоит ли? Давайте подведем итоги по результатам его первого краткосрочного выезда, еще без Санчо Пансы.
Во-первых, трое тяжело раненых погонщика – они поочередно пытались напоить скот из корыта, которое Дон Кихот выбрал местом положенного по уставу бдения над оружием (“Продолжая взывать к своей даме, Дон Кихот отложил в сторону щит, обеими руками поднял копье, и с такой силой опустил его на голову погонщика, что тот упал замертво, так что если б за этим ударом последовал второй, то ему уже незачем было бы обращаться к врачу”).
Во-вторых, обеспечил дополнительную трепку и лишил работы плутоватого мальчишку-пастуха (“ – Поди-ка сюда сынок! Сейчас я исполню повеление этого заступника обиженных и уплачу тебе долг… Тут он схватил мальчугана за руку и всыпал ему столько горячих, что тот остался чуть жив”).
В-третьих, попытался защитить честь своей дамы (на которую, впрочем, никто всерьез и не покушался), таким образом: “ – Вы же мне заплатите за величайшее кощунство, ибо вы опорочили божественную красоту соей повелительницы. – С этими словами он взял копье наперевес и с такой яростью и ожесточением ринулся на своего собеседника, что если бы на счастье дерзкого купца, Росинант по дороге не споткнулся и не упал, то ему бы не поздоровилось” [30].
Так ЧТО же проецирует Дон Кихот? Прежде всего, агрессию и чувство вины. Не надо бить меня копьем по голове, послушайте лучше самого Сервантеса!
“Возраст нашего идальго приближался к пятидесяти годам, был он крепкого сложения, телом сухопар, лицом худощав, любитель вставать спозаранку и заядлый охотник… Надобно знать, что вышеупомянутый идальго в часы досуга, – а досуг длился у него чуть ли не весь год, – отдавался чтению рыцарских романов с таким жаром и увлечением, что почти забросил не только охоту, но даже свое хозяйство, и так далеко зашли его любознательность и его помешательство на этих книгах, что, дабы приобрети их, он продал несколько десятков пахотных земель… [30]”.
Охота – занятие агрессивное. И неужели здоровый пятидесятилетний мужик (между прочим, время кризиса «середины жизни») не понимает, что должен заниматься делом – хозяйством (ведь он в ответе еще и за юную племянницу!), а не продавать родовую землю и бездельничать. Кроме того, ему следовало бы уже иметь семью, а он не способен обольстить даже крестьянку. Выход из кризиса для параноидной личности – отрицание жизненного провала; проекция.